— Ах, вот как! Зарычал, говоришь? Из кооперативников? Ах, сволочь! Иди и сейчас же всыпьте ему двадцать пять плетей. Потом снова спросите, кто такой. Скажет…
Отрядник ушел, а Илюшка опять стал думать, что бы ему написать отцу еще.
«Народ здесь, дорогой отец, прямо скажу, сволочь на сволочи. Уж, кажется, от такой взбучки, какую мы им задаем, сидеть бы да помалкивать, так нет, куды там… Вчера ночью двух наших самых лучших отрядников пристрелили. Листовки, подлецы, разбрасывают, мне грозят. Пишут, что я изверг и кровопийца. А сами дезертиров укрывают, подати не платят, партизанам подмогу дают. За что же я буду тердеть такое оскорбление, когда они сами во всем виноваты. Сейчас пока выборочно расправляемся, но вот еще немного подожду, не образумятся, начну всех подряд пороть. В части Машки одобряю… Эх, если бы она сейчас попалась. Показал бы пальцем на нее, и все хозяйство наше. Будем надеяться, что и там ей пулька найдется. А теперь, дорогой родитель, жди. Скоро пришлю к тебе человека, мы здесь тоже не зеваем. Увидишь барахлишко, не обидишься».
Илюшка снова подумал, макнул карандаш в блюдце с водой и добавил: «Генерал-то говорил мне еще, что за такую службу нам после войны поместье дадут. Буду стараться, чтобы первым получить».
Закончив письмо, Илюшка положил его в карман гимнастерки, надел шинель, взял плеть и, насвистывая, вышел на улицу. От церкви навстречу ему бежал только что ушедший отрядник.
— Господин поручик! — захлебываясь, прерывающимся голосом закричал отрядник. — Это, оказывается, не тип, американец. Машинами торговать приехал?
— Как американец? Кто тебе сказал?
— Сам он говорит.
— Но вы его не пороли еще?
— Какой там, не пороли, — безнадежно махнул рукой отрядник, — всыпали полностью все двадцать пять.
Сумкин присел от испуга. За американца ему могут самому голову оторвать.
— Сволочи! — закричал Илюшка, наступая на отрядника. — Кто же вам велел американца пороть? Вы что, очумели?..
— А рази мы знали, — отступая от Илюшки, оправдывался отрядник. — Орет и орет, а что? Мы потом только поняли, когда выпороли. И то спасибо, псаломщик подошел.
— Ах, мерзавцы! Вот наделали делов. Что теперь будет? — царапая затылок, стонал перепуганный Илюшка. — Отвечай вот за вас, за балбесов. Ну что ты стоишь, дурья голова! — прикрикнул он на отрядника. — Беги к прапорщику, скажи: завтра утром в соседнюю волость переезжать будем. Да американца чтобы с собой захватил. Дорогой подумаем, как с ним быть. Жаловаться негодяй, будет…
Вернувшись в избу, Илюшка долго ходил из угла в угол, потом позвал хозяина.
Сизый, как селезень, с деревяшкой вместо ноги, с огромными руками хозяин искоса посмотрел на Илюшку.
— Разрешите Дуню позвать, господин подпоручик, — прищурившись, махнул головой хозяин.
Илюшка потер руки, самодовольно улыбнулся.
— Да, да. Скажите, сам мол подпоручик Сумкин тобой интересуется.
— Самогоночки тоже велеть?
— Пусть несут. Как же без самогонки.
Через несколько минут вместе с хозяином в избу вошла бойкая румяная женщина с высокой прической. На столе появилась бутыль с самогоном, хлеб, грузди, лук.
После двух стаканов первача Илюшка пустился объяснять своим собутыльникам, кто он такой есть.
— Если хорошо разобраться, — не переставая толкать в рот грузди и лук, говорил Илюшка, — то я у верховного правителя нашего наипервейший помощник. Он на фронте командует, а я здесь. И дуем мы с ним в одну дудку. По тому у нас интересы одинаковые. Я сын богача, за богатство дерусь. Он адмирал, за чины воюет. Ну скажите, на кой черт нам эти Советы? Разве мы найдем лучше, чем было при старом режиме? Нет, конечно, не найдем, и не надо.
Дуня налила Илюшке стакан самогона, пододвинула грузди.
— Пей, Илья Егорыч, и еще расскажи, очень интересно…
Илюшка расплылся в улыбке, двумя глотками осушил стакан, довольно крякнул.
— Если хотите слушать, не откажу. Рассказывать мне есть что. Взять хоть бы отца… Богач на весь уезд. Почет во всей губернии. Умнейшая голова. Сейчас, говорят, в управе всеми делами ворочает и представьте один, без карательного отряда обходится. Верно, там фронт, и без карательного прихлопнут в случае чего, но все-таки так может только один он. А я! — хлопнув пустым стаканом, в который Дуня сейчас же налила самогона, продолжал Илюша. — Знаете, кто я? Не знаете? Так вот, я гимназии окончил, аттестаты разные не один десяток имею. Дом, три отруба земли, работников целая дюжина. По заслугам мне бы полковником быть пора. Не знают меня только в правительстве, вот беда…
Илюшка выпил еще стакан самогона, съел последнюю луковицу, выпил из-под груздей рассол и, как видно, позабыв, что он только что говорил, продолжал:
— Было время, когда меня хотели добровольцем на фронт записать, да я не дурак… В город улизнул. Барах лишком там вначале кое-каким торговал. А потом, когда деньжата завелись, в отряд пролез, в карательный. Три месяца выслуживался. А теперь вот кто я… Сам генерал со мной разговаривал. Направление мне такое дал, что я буду теперь в кулаке всех держать.
— А если безвинные? — спросила Дуня, снова наливая ему полон стакан самогона.
— Без вины? Невинный теперь только ангел, да и тот на небе. Да и возиться мне с этим некогда. Не с нами, — значит, бери его в шоры. Мне, главное, поместье отхватить, а там пускай разбираются. Я гимназию кончил. Сам верховный правитель спасибо мне скоро скажет. Вот, скажет, Илья так Илья. С такими, скажет, мы всех под дуло подведем… Я гимназии кончил…
Илюшка уронил голову на стол и тут же захрапел. Он не видел, как выскользнула в дверь Дуня, как потом вошли в избу вооруженные люди. Не сопротивлялся, когда его понесли в сени, а затем во двор. Он только не мог никак понять, почему вместо кровати его кладут в холодные сани…
Глава тридцатая
Перепуганный, протрезвевшийся Илюшка стоит перед Алексеем и его товарищами. Лица партизан сосредоточены, строги. Все они сосут козьи ножки, многие простуженно кашляют. Допрос ведет Алексей.
— Сколько времени вы командуете карательным отрядом? — спрашивает он Илюшку.
— Скоро месяц, ваше… ваше…
— Да не «ваше», — сверкнув глазами, поправляет Илюшку Редькин, — а гражданин начальник.
Илюшка тупо посмотрел на говорящего и снова повернул голову к командиру.
— Около месяца, господин… то есть, гражданин начальник.
— А сколько человек за это время вы убили и сколько подвергли телесному наказанию? — продолжает спрашивать Алексей.
Илюшка обливается холодным потом. Он напряженно смотрит в окно и не видит разлившегося там голубого лунного света, стеной стоящих деревьев, блестящей белизны снега. Вместо окна ему мерещится черная яма.
Не добившись ответа, Алексей переходит к главной цели допроса. Партизаны хотят знать доносчиков.
Теперь Илюшка заговорил.
— Так вот, значится, как мы это в волость заезжаем, — начал свой рассказ Илюшка, — то сразу к председателю управы. Потом вызываем туда попа и начальника милиции. Составляем все вместе список и тут же я ставлю значки. Крест — это значит расстрелять, два креста — повесить, кавычку с цифрой — это плетями или шомполами. То есть, нет, нет… Как это я сказал, — захныкал Илюшка, догадавшись, что проговорился. — Кресты — это не я, и кавычки тоже. Они говорят, кому крест, кому кавычку, а я только
