вскочив в седло, не оглядываясь, поскакал вместе с сопровождающими его солдатами к дороге.
А в это время пришедшая со станции Машутка, поднималась на ступеньки вагона, мельком взглянула на стоящих около вагона трех всадников. Войдя в вагон, она подошла к окну и стала снова смотреть на солдат. Она увидела, как к лошади подбежал прапорщик и, схватившись за луку, легко поднялся в седло. Увидев прапорщика, Машутка остолбенела. Судорожно вцепившись обеими руками в раму, она несколько секунд напряженным взглядом смотрела вслед скачущим всадникам, потом как-то вся обмякла и без сил упала на лавку.
Так распластанной и застала ее пришедшая через некоторое время Дина.
Напуганная Дина бросилась к Зубову. Выслушав сбивчивый рассказ девушки, Зубов сквозь сжатые зубы процедил:
— Сидели бы дома, так нет, лезут… — потом, показав на стоящий на столике чайник, добавил: — дайте ей по больше холодной воды, а ко мне не бегайте. Занят я.
Зубову в самом деле было некогда. Пользуясь неограниченными правами начальника карательного отряда, он писал приговор арестованным. Затем послал дежурного за Назаровым, а, сам, накинув на плечи меховую шинель, пошел на станцию прогуляться. Он приказал начальнику станции, чтобы тот предупреждал его о всех прибывающих эшелонах. Попутно спросил, не передавали ли чего с соседней станции от подполковника Юдина. Получив отрицательный ответ, Зубов успокоился и сейчас же пошел обратно.
По дороге он увидел появившихся на опушке леса всадников. Наведя бинокль, без труда узнал в одном из них юдинского прапорщика, а затем увидел и самого подполковника.
Войдя в вагон, Зубов собрал разбросанные по столу бумаги, сказал ожидающему его Назарову, чтобы он пошел в соседнее купе и, приняв независимый вид, стал ждать.
В вагон вошли Юдин и прапорщик. Трое солдат, не слезая с лошадей, скаля над чем-то зубы, стояли в нескольких шагах от двери вагона.
— Разрешите, господин капитане — шагнув в купе, спросил подполковник.
— ! Пожалуйста! Милости прошу, — ответил Зубов, стараясь играть роль радушного хозяина.
Усевшись напротив капитана, подполковник расправил пушистые усы и, улыбнувшись располагающей улыбкой, спросил:
— Мы вам не помешали, капитан?
— Да нет, что вы, — любезно ответил Зубов.
— Со вчерашнего дня мы ваши соседи и друзья по будущим делам, — продолжал подполковник. — А разве можно быть хорошим соседом без близкого знакомства. Вот мы и решили…
«Заливает, — подумал Зубов. — На готовенькое целится. Да не на таковских напал». И с нескрываемым холодком ответил:
— Спасибо, господин подполковник, за внимание, хорошим соседям я всегда рад.
— Прапорщик передавал мне, господин капитан, что вы завтра начинаете операцию. Может быть, лучше бы провести ее совместно, — сказал подполковник.
— Но насколько я понимаю, ваш отряд к операции еще не подготовлен, для этого ведь потребуется время.
— Да, да. Это так, — согласился подполковник. — Но, может быть, мы все-таки договоримся. Я, собственно, за этим к вам и приехал.
«Чужими руками хочет жар загребать, — снова подумал Зубов, — я буду партизан уничтожать, а он рапорты начальству писать. Не выйдет…» — и совсем холодно ответил:
— Я не могу, господин подполковник, изменять намеченного плана операции. Да в этом нет и надобности. С той группой партизан, на которую мой отряд нацелился, мы справимся и одни.
Подполковник вздохнул, давая этим понять, что он обескуражен отказом капитана. Но уходить не собирался.
— Ну что ж, капитан, если вы не хотите моей помощи, я настаивать не буду. Вы равноправный командир отдельного отряда, но давайте договоримся о совместных действиях в будущем. Я все-таки придерживаюсь того правила, что семеро воюют, а один горюет.
Но Зубов твердо решил отделаться от подполковника. Во всех его предложениях он не видел ничего, кроме желания присвоить себе успехи его отряда.
— Что ж? Вообще-то такой принцип не плох, — смотря в окно, безразличным тоном ответил Зубов. — Будем на деяться, что в будущем нам, действительно, удастся согласовать свои операции, а сейчас в этом нет пока никакой надобности.
Он хотел сказать еще что-то, но в это время залязгали буфера, вагон сильно качнуло. Самовольство железнодорожников привело Зубова в бешенство. Вскочив, он схватил шинель и, ругаясь, побежал к выходу. Многозначительно переглянувшись, гости пошли за хозяином.
Все это время Дина заботливо ухаживала за подругой.
Она поила ее водой, накладывала на лоб компресс. Наконец ей удалось усадить Машутку к столу и дать ей в руки «Бову-королевича».
— Вот почитай, Маша, — ласково говорила Дина, — тут про любовь написано. И даже про очень хорошую. А я чаю вскипячу. Ужинать будем. — И, захватив чайник, вышла в коридор.
«Он здесь, с партизанами, — оставшись одна, думала Машутка, немигающим взглядом уставившись в окно. — Нужно немедленно ехать в лес. Ведь я за этим сюда и ехала. Но как его там найти? Разве Зубов и сами партизаны не убьют меня раньше, чем я его разыщу? Но и оставаться здесь я не могу больше ни одной минуты».
Девушка придвинулась к окну, прислонилась щекой к холодному стеклу. И вдруг она увидела, как Зубов, размахивая наганом, что-то кричал бежавшему впереди Назарову, а рядом торопливо садились на лошадей ее отец в форме подполковника белой армии и все в той же форме прапорщика — Алексей. Вскочив в седло, Алексей выхватил шашку и с размаху ударил ею по обнаженной голове Зубова, потом, повернув лошадь, понесся догонять быстро удаляющуюся группу всадников. В это же время у поворота появился паровоз, увозивший вагон с арестованными.
Как бы в ответ на происходящее, с горы затрещали выстрелы. По стенкам и крышам вагонов, как горох, защелкали пули. Началась паника. Ища спасения, люди выпрыгивали из вагонов, валились на землю, пряча головы за рельсы, за колеса вагонов. Машутка хотела выйти из купе — что-то горячее ударило и обожгло ей руку. Повалившись на лавку, девушка потеряла сознание.
Глава двадцать девятая
Навалившись на стол, Илюшка Сумкин писал отцу письмо. «Здравствуй, дорогой мой родитель Егор Матвеевич, — с трудом выводил Илюшка, — посылаю тебе радостную весточку. Я теперь начальник карательного отряда. Знать-то, три месяца, которые я пробыл до этого взводным в карательном отряде, для меня даром не пропали. Меня в Омск вызвали к самому генералу. А он поспрашивал меня, поспрашивал, да и говорит: „Слышал я, как ты с красными расправляешься. Молодец! Я, говорит, надеюсь, что дальше ты еще злее будешь“. — И бумагу мне в руки. Прочитал я эту бумагу и чуть не в слезы. От радости, конечно. В подпоручики меня произвели. Десять волостей под полную власть отдали. Теперь ни одна красная сволочь у меня не спасется. Так что краснопузые нашу мельницу и конфискованный дом будут помнить. А так остальное все по-старому».
Илюшка подточил крошечным ножичком карандаш и стал думать, что бы ему написать еще, но помешал вошедший отрядник.
— Господин подпоручик, — вытянувшись, откозырял отрядник. — Мы красного типа поймали. У псаломщика прячется…
— Как прячется? Кто такой? — сердито, как будто бы во всем был виноват отрядник, закричал Илюшка.
— Не говорит, язви его в шары. Видать, из кооперативников. Когда в зубы заехали, так зарычал паскуда…
