Глава сороковая
На первый взгляд дело началось с пустяка. Командир четвертой роты написал командиру полка подполковнику Шувалову рапорт. Он сообщал, что не раз сам слышал, как в соседней роте играют на гармошке и поют запрещенные песни. И что командир этой роты поручик Красноперое смотрит на большевистские выходки солдат сквозь пальцы.
На следующий день Шувалов вызвал к себе Красноперова и просил объяснить, почему он допускает эти бандитские вылазки своих подчиненных.
— Что с ними сделаешь, господин подполковник, — пытаясь оправдаться, ответил Красноперов. — Неграмотные мужики, что взбредет на язык, то и орут, а спроси что к чему, ни один не ответит. Я им сколько разъяснял, зачем, говорю, вы, братцы мои, эти дурацкие песни орете, пойте лучше «Хазбулат удалой» или «Скрылось солнце за горою». Стоят, разинув рты, слушают, а потом, смотришь, опять за свое.
— Вот то-то, что за свое, — вспылил Шувалов, — знаем мы этих неграмотных. Зря они такими делами заниматься не будут. Знать, недаром говорят, что у-вас в роте большевик на большевике. Смотрите, поручик, как бы вам отвечать не пришлось.
— Прямо не знаю, что с ними делать, господин подполковник, — развел руками Красноперов. — Пойду еще поговорю, может быть, образумятся, дураки.
Шувалов подошел к стене, снял с крючка плеть, показал поручику.
— До тех пор, пока не начнете разговаривать с ними вот на этом языке, добра не ждите. — И, помолчав, добавил:
— Я должен предупредить вас, поручик, если вы сами не измените к мерзавцам такого, с позволения сказать, благодушного отношения, я буду вынужден обо всем сообщить командующему армией. Думаю, что вы читали приказ верховного правителя. Знаете, что за такие дела к стенке ставят. — Потом, устремив на поручика недобрый взгляд, добавил:
— Зря вы прикидываетесь простачком и меня дураком считаете.
Красноперов хотел было возражать, но, встретив негодующий взгляд Шувалова, круто повернулся и, ничего не сказав, пошел к двери.
Красноперов прошел сложный путь от фельдфебеля до поручика.
Он, сын зажиточного крестьянина, не колеблясь пошел за эсерами, в обещаниях которых видел воплощение своих надежд. Лозунги о чистой демократии, народной свободе и «хозяине земли русской» тянули его, как магнит. Но угар продолжался недолго.
Красноперов каждый день, каждый час видел собственными глазами, с какой нечеловеческой жестокостью эта власть расправляется с простыми людьми.
И ему было трудно поверить, что Колчак и его правительство как раз и есть та самая народная власть, которая борется за интересы мужика.
Прислушиваясь к солдатским разговорам, наблюдая за их отношением к колчаковскому режиму, Красноперов все больше убеждался в нежелании мужиков воевать и находиться в чуждой им армии. Свое нежелание солдаты со свойственное им хитрецой и выдумками выражали в десятках мелочей. Пошла, например, рота в баню, казалось, что тут могло случиться плохого: помылись, попарились и в казарму. На самом деле, получалось вот что. В баню шли стройными рядами в только что полученном зимнем обмундировании, а назад возвращались разношерстной толпой. Новенькие бараньи шапки, нарочно растолканные по карманам и рукавам, в камере дезинсекции стянуло в комочки, валенки оказались на каждом разные, шинели без хлястиков и застежек. Пока шли в казарму, стерли ноги, потом целую неделю валялись с завязанными пятками, доказывая, что пимы им кто-то подменил. Солдаты то и дело маялись животами, теряли голос. Только вчера разучив веселую песню, они пели ее звонкими стройными голосами, а сегодня в присутствии начальства вдруг начинали петь кое-как. Ежедневно появлялись сотни всевозможных предлогов для просьб об отпуске на побывку. В последнее время в роте установился порядок вслух читать полученные из дома письма. Написанные иногда детской рукой, многие из них сообщали, что отца, дядю или брата взяли каратели. Что теперь тяти уж нет и никогда больше не будет. Вначале Красноперов пытался объяснить, что родственников покарали за дело. Пытались задерживать письма, но они проникали в казармы стороной, а те из солдат, кто долго писем не получал, догадывались, в чем дело, и, недолго думая, убегали домой.
Красноперов пытался было применить строгость, но потом заговорила совесть, и он махнул на все рукой. Окончательный поворот в его отношении к колчаковской власти произошел после отказа одного из солдат выполнить приказ о расстреле пленного красноармейца. Командир батальона тут же застрелил солдата, который приходился Красноперову двоюродным братом. Но особенно поразило Красноперова, Когда он узнал, что солдаты его роты тайком собрали деньги и послали их матери убитого товарища. Все это заставило его по-новому вглядеться в свое собственное положение.
Прямо от командира полка Красноперов пошел в окопы своей роты, занявший оборонительную позицию на окраине села.
Идя к позиции, Красноперов увидел летящий самолет с большими красными звездами на крыльях. Из брюха самолета точно голуби летели сотни бумажек. За последним домом у прясла огорода виднелась серая толпа солдат. Собравшиеся что-то кричали, махали руками тем, кто только еще подходил. В середине толпы на небольшой возвышенности стоял незнакомый Красноперову солдат. Размахивая листовкой, солдат кричал:
— С кем воюете? За кого головы кладете? Мало на вас ездили, еще хотите. Поглядите на свою власть — сплошь богачи, попы, купцы, золотопогонники. Снова аркан на шею закидывают, али не видите? Прохоров моя фамилия, а зовут Калиной. Я тоже в белых был. Ну дак что ж? Был да сплыл. Понял, значит, нельзя же веки вечные дураком быть. Пора и о своей пользе подумать. А кто эту пользу нашу защищает? Золотопогонники, может, кровососы мирские? Кровью харкаем от их защиты. Неправду, скажете, говорю, — тыча вперед себя листовкой, кричал Калина, не обращая внимания на подошедшего поручика. — Ну, скажете, неправду?
— Чего там неправду — правду? — закричали из толпы. — За своих захребетников кровь проливаем.
— Дураки были, дураками и остались.
Калина выждал, когда прекратятся крики, снова замахал листовкой.
— Реввоенсовет призывает прекратить бойню и с оружием в руках переходить на сторону Красной Армии. Мы к вам оттуда посланы…
Взволнованный Красноперов подошел к Калине, протянул руку.
— Дай сюда! — стремясь взять листовку, сказал он хриплым голосом. — Дай…
Калина ткнул поручику листовку.
— На, если тебе не досталось, почитай.
Пробежав глазами короткое воззвание Реввоенсовета Восточного фронта, Красноперов шагнул на возвышенность. Перед ним замелькали то злобные, то настороженные, то выжидающие лица солдат. Вспомнилось предупреждение подполковника о суде и расстреле. Потом перед глазами встал брошенный за поскотиной труп двоюродного брата. Скользнув взглядом в сторону села, он увидел выехавших из улицы всадников. Впереди скакал Шувалов. Красноперов поднял над головой листовку.
— Здесь, братцы мои, сплошная правда написана. Я тоже за то, что пора одуматься.
Кругом загудели десятки голосов, поднялись десятки рук. Калина схватил Красноперова за руку.
— С нами? Значит, с нами?
— С кем же мне больше, — разводя руками и как-то по-детски улыбнувшись, ответил Красноперов.
Ободренные решением поручика, солдаты спокойно смотрели на приближающуюся группу офицеров.
Командир полка с первого взгляда понял, в чем дело. Кликнув безусого узкоплечего прапорщика, он приказал ему скакать к командиру второго батальона, чтобы тот, не мешкая, снял батальон с позиции и вел
