перенесли к балагану и положили у костра. Туда же перенесли и Марфу. Со всех концов сходились лесорубы, угрюмо глядя на покрытый пологом труп. Женщины плакали.
В это время из-за деревьев показалась двуколка. Из нее грузно вылез лесничий Плаксин. Бросив вожжи, он подошел к толпе лесорубов.
— Что за сходка, почему не работаете? — грубо спросил лесничий.
Ему показали на труп Марфы.
— Что, заболела, умерла?
— Нет, убило, — угрюмо ответили из толпы.
— Убило! Чем же это, как?
— Да вот так, деревом прихватило. Не успела убежать, оно и прихлопнуло.
— Ну, ясное дело. Сама виновата. Пенять тут не на кого.
Лесорубы стояли молча, хмурые и мрачные.
Вперед подался Спиридон. Согнувшись, всхлипывая, он растерянно смотрел на людей. Плечи его дрожали. Он так изменился за эти минуты, что его трудно было узнать.
— Как же это так, братцы, — плача, говорил он, — что же теперь делать? Дома двое маленьких. Помогите моему горю, посоветуйте… Куда я теперь?…
К Спиридону подошла Марья. От сильного волнения она долго не могла вымолвить слова. По щекам ее бежали слезы. Она молча взяла Спиридона за руку и подвела к Феде. Вначале Спиридон не понимал, в чем дело, только смотрел на сына, затем, как бы очнувшись, стремительно рванулся вперед, подхватил Федю на руки, прижался к нему и глухо зарыдал.
Плаксин подозвал к себе дедушку Ивана.
— Слышь, мил человек, — произнес он безучастно, — скажи всем и этому, — он указал на Спиридона, — пусть идут вон к тому балагану. У меня с вами разговор будет.
Когда лесорубы подошли к указанному месту, лесничий без всяких объяснений объявил им о снижении расценок на двадцать процентов. От неожиданности многие ахнули.
— С ума сошли! Мы и так голодаем! — послышались возмущенные возгласы.
— Последние гроши отбираете!..
— Креста на вас нет!
— Да вы очумели, что ли?
— Бога побойтесь! Это грабеж! — все громче и громче возмущались лесорубы.
Лесничий неторопливо махнул рукой.
— Тише! Ишь, разгалделись. Не шумите, все равно не поможет. Новый управляющий приехал. Англичанин. Новые порядки привез, ихние, английские, никуда от них не денетесь. Надо подчиняться.
— Да как же жить-то будем, Василий Ефимыч? — взмолился дедушка Иван. — Неужели на земле правды нет? Мы тогда и рубить не будем… Бросим-..
— Это дело ваше, можете бросать, — отрезал лесничий. — Никто плакать не станет. Завтра со всех деревень башкиры начнут съезжаться, они согласны.
— Значит, нам так и так крышка? Да мы царю жаловаться будем, — горячился дедушка.
— Эко хватил, — усмехнулся лесничий, — царю? Да разве англичанин нашему царю подвластен? У него свои законы, английские. Что хочет, то и делает. Завтра пришлю лесников, обмерять будут. Приготовьтесь.
Толпа подавленно замолчала, хотя глаза многих горели гневом. Сознавая жестокую несправедливость, люди имеете с тем не знали, что делать.
К лесничему неожиданно подошел Алеша. Дяденька, а дяденька! Чего тебе? — сердито спросил Плаксин. Давайте, дяденька, мы на англичанина забастовку сделаем и, как в городе, будем ходить с песнями, — стараясь придать голосу солидность, спокойно предложил Алеша.
Плаксин взмахнул плеткой:
— Цыц! Сопляк, зубы вышибу!
Алеша испуганно отскочил. Он не мог понять, почему лесничий так рассердился.
— Я тебе, подлецу, покажу забастовку, я тебе покажу!
Хватит! — вдруг закричал лесничий. — Расходитесь, хватит!
Когда лесничий уехал, лесорубы стали обсуждать, как лучше поступить. Марья предлагала бросить работу.
— Все равно заводу нужны будут дрова. Еще приедут, попросят и цену старую оставят.
— А башкиры? — робко спросил кто-то.
— Про башкир он наврал. Не поедут они дрова рубить да еще задаром. Они не дураки.
Однако решительных таких, как Марья, — было мало. Большинство предлагало послать к управляющему делегацию с просьбой оставить старые расценки.
— Человек ведь он, увидит, как нам тяжело. Может, поймет?
— Поймет, черта с два, — сжав кулаки, ответила Марья.
Глава двенадцатая
На заводе, которым управлял теперь Петчер, то и дело происходили аресты. Полиция усиленно разыскивала подпольный комитет и руководителя большевистской организации Захара Михайловича Ершова. О Ершове ходили всевозможные слухи. Одни говорили, что он отказался от своих прежних убеждений и бежал за границу. Другие, наоборот, доказывали, что Ершов скрывается в Екатеринбурге и продолжает революционную деятельность. Некоторые даже уверяли, что часто видят его на заводе.
В среде рабочих все еще чувствовалась подавленность и усталость, но на допросах держались стойко. Отрицали все. На вопрос о комитете равнодушно отвечали: «Мы ничего не знаем, не слыхали»; «Такого на заводе, как видно, нет, спросите других; может, они лучше знают».
Полиции удалось выследить и арестовать немало подпольщиков, но члены комитета оставались неуловимыми. Усилилась полицейская слежка, увеличилось жалованье предателям, начались репрессии против заподозренных в сочувствии большевикам.
И вот собрание подпольного комитета назначено в сосновом лесу — у Гарольдова гроба. Так назывался выступавший из земли большой, похожий на гроб гранитный камень.
День был воскресный, ведренный. Солнце только поднималось над лесом, разгоняя ночную прохладу. Вдали глухо слышались гудки заводских паровозов.
Первым к камню подошел Нестер. На его подвижном лице играла веселая улыбка. Гладкие черные волосы его уже серебрились у висков, но гибкий стан казался юношески молодым, хотя Нестеру перевалило за тридцать.
С разных сторон к камню подошли еще четыре человека. Вскоре пришел и Захар Михайлович Ершов.
После обычных приветствий Нестер разостлал на камне скатерть и первым стал выкладывать содержимое своей котомки. То же сделали и остальные.
Когда все уселись, Ершов обратился к Мартынову:
— Нестер Петрович! Сколько у тебя в охране людей?
— Трое.
— А как с сигналами?
— О сигналах тоже договорились. У каждого свой.
— Хорошо, — согласился Ершов. — Тогда давайте приступим к делу. Кто первый? Ты, что ли, Виктор?
С камня поднялся широкоплечий, крепко скроенный, с молодым энергичным лицом и копной вьющихся русых волос Виктор Коваленко, рабочий-металлист, ныне заведующий рабочим клубом. Виктор вытащил из кармана небольшой блокнот и, перелистывая его, внимательно поглядывал на своего руководителя, вожака местных большевиков.
— Дела у нас, товарищи, — от волнения несколько торопливо и громче, чем было нужно, начал
