— У меня умирает жена, — отец стоял, стиснув руки перед грудью. Тимон прямо чувствовал, что отцу ужасно не хочется о чем-то просить этого мужчину, который и не мужчина вовсе. Так было один раз, когда мама заставила Тимона извиняться перед противной девчонкой на-райе, которую привели к ним в гости. Он правда был не виноват, что она упала, а извиняться все-таки пришлось.
— Подай прошение, — дернул мужчина плечом.
— Подали. Три месяца прошло! Пожалуйста, Лья!
— Да чего ты от меня-то хочешь? Чтобы я ее без разрешения подняла? Ты в своем уме? Вот и я с ума не сошла!
— Нет, Лья, но у тебя же есть какие-то связи, хотя бы узнать, почему так долго…
— Три месяца — долго? Ха! А три года — не хочешь? А пять лет? И вопрос не только в этом. Скажи мне, мышонок — а мне это надо? Бегать, напрягаться самой, напрягать знакомых, чтобы сделать в кайф кому — тебе? Смешно! Я тебе давно объяснила, что все, что ты можешь от меня получить — это по морде! Всегда пожалуйста! В любое время, в любом количестве и совершенно безвозмездно.
— Лья! Ты никогда не была жестокой! У нас ребенок, ему всего четырнадцать! Он останется совсем один!
— Жестокой не была, но и добренькой дурочкой тоже! Что-то ты крутишь, мышонок! Сколько ей осталось?
— Нисколько, — отец закрыл лицо руками. — Печати не помогают. А слишком сильные ее убьют.
— А ты спой ей «Созидание»! — ехидно улыбнулся мужчина.
— Пою, — обреченно сказал отец. — Каждый день. Только поэтому она еще и жива до сих пор. Лья, пожалуйста!
— Эк тебя приплющило! Ну, показывай, — мужчина прошел в комнату, оба вышли, видимо, пошли к маме. Сейчас бы и выскочить Тимону в окно, но… А кто ему потом что расскажет про маму? Отец на его вопросы давно не отвечает. Не-ет! Никуда он не пойдет! Некоторое время царила тишина, потом в комнату влетел отец. Именно влетел и еле удержался на ногах, дверь явно была открыта его головой.
— Ты не мышонок, ты… — вошедший следом мужчина сгреб отца за грудки, приподнял и стал встряхивать на каждое слово. Отец даже не сопротивлялся, а мужчина говорил — негромко, спокойно, без злости, даже без раздражения, но от этого почему-то было очень страшно, хотя Тимон и понял-то всего два слова: «козел» и «гоблин». Остальные названия были непонятны. — Ты, … что, не мог меня год назад позвать? Или хотя бы три месяца назад, когда прошение свое долбанное подавал? Какого … ты столько времени над женщиной издевался, …. …? Тебе первый же целитель должен был сказать, что это неизлечимо, чего ты ждал, … … убогий? — он одним движением отправил отца в полет, закончившийся на столике у стены. Столик тоже сразу закончился.
— Она не хотела становиться вампиром! — закричал отец из обломков, прикрываясь рукой от подошедшего мужчины.
— Да уж конечно! Она не хотела! А может это ты не хотел, а? Она провинциальная девчонка, она ни одного вампира в жизни не видела — с чего бы такая неприязнь? А я тебе скажу! Это ты, мышка моя серенькая, постарался ей рассказать, какие мы все нехорошие! — он опять сгреб отца за лацканы и одной рукой вздернул его по стене вверх. — Только это не вампир нажрался на собственной помолвке, и не вампир спьяну зажал в углу суккуба, и не вампир потом орал, что его коварно соблазнили, хотя всем был ясно, что это не так! — он разжал руку, отец свалился обратно в обломки. — И пакости не я за чужой спиной говорила! И не я трусливо сбежала с предложенной встречи, едва твой папочка погромче зубом цыкнул! Тогда тебя прикончить не удалось — может, теперь сам сдохнешь?
— Лья, пожалуйста, все что хочешь, только спаси ее! — отец плакал. Тело мужчины опять поплыло, перед Лейном снова стояла женщина с прекрасным, но искаженным брезгливым презрением лицом.
— Что, мышонок, жить хочется? По тебе Видящая плачет, слякоть! Давай посмотрим, сколько гнили у тебя внутри накопилось? Так ведь не пойдешь же, … … выкрутишься!
— У нас сын… — отец вытирал лицо.
— Сы-ын, говоришь? И много твоему сыну от тебя достанется? Он же полукровка, приравнен к людям, эльфу наследовать не может — ты меня за дуру держишь? — презрительно фыркнула женщина. Отец молчал. Почему он молчит? Тимон не понимал, почему отец все это терпит. — Значит так. Ты сейчас пойдешь к Видящей и по печати Утверждения передашь всю свою собственность своей жене. Всю, я проверю. Своей матери сын вполне может наследовать — ты же о нем заботишься? — она саркастически скривила губы. — Я приду часа через три с ордером — чтобы все было сделано, ты меня понял? Засранец! — женщина шагнула в портал и закрыла его. Отец закрыл лицо руками, замычал, как от боли, потом поднялся и быстро вышел.
Тимон вылез в окно, залез на любимое дерево и долго там сидел — пока не стемнело. Вопросы крутились в голове, но задать их было некому — сразу стало бы понятно, что он подслушивал. Почему отец так себя вел? Не сопротивлялся, даже не возражал почти? Тимон несколько раз чуть не выскочил из-за занавески, чтобы сказать этому… этой… Короче, сказать, что папа на-райе, и никто не должен с ним так разговаривать! Никто! А она — ну, кто она такая? Вампирка — подумаешь! И слова. Слова надо запомнить, а потом спросить мальчишек, что они значат. Что-то нехорошее, это понятно, но вот что? Надо узнать, может, тогда станет ясно, почему эта с отцом так говорила, а он не возражал.
Уже совсем стемнело, когда перед парадным крыльцом вспыхнул портал. Отец уже стоял там некоторое время, ждал. Тимон тоже ждал — у окна второго этажа, спрятавшись за шторой в темной комнате. Из портала шагнула Лья — Тимон запомнил это имя. Теперь — о, теперь она была одета! У мамы таких платьев не было, даже похожих! Облегающий точеную фигуру черный бархат расходился ниже колен широким подолом. Черные перчатки выше локтей, в широком декольте и высоко забранных на макушку волосах горели в свете портала ярко-красные камни. Тимон затаил дыхание. Он никогда такого не видел! Мама, конечно, красивая, но домашняя и добрая. А эта Лья… Такие бывают только в сказках — разве нет? Красивая и опасная, хищная, как… как оса. Наверно, она очень злая. Хотя она совсем не сердилась, когда… била отца. Вот именно. Тимон был растерян совершенно. Как можно бить кого-нибудь, если и не сердишься даже? А если не сердишься — зачем бить? И ругать? И она сказала, что отец издевался над женщиной — она маму имела в виду? Но он же наоборот маме целителей приводил… Ничего не понятно!
Лья молча протянула руку. Отец подал ей бумагу. Она прочитала, кивнула в портал. Оттуда вышли двое в белом, обтягивающем, как вторая кожа. Все пошли к лестнице. Тимон убежал в детскую, забился с головой под одеяло и долго плакал. Отец к нему так и не зашел.
Мама вернулась через две недели. Отец за это время еще больше выцвел и даже, казалось, постарел. Большую часть времени он сидел в саду на скамейке, что-то бормоча себе под нос. Тимон подошел было к нему на второй день, но нарвался на холодное «Что ты хочешь?» и поспешил уйти. Жизнь рушилась. Та простая и понятная жизнь, в которой Тимону не надо было думать. А теперь голова пухла от вопросов, и задать-то их было некому. Тимон привык гордиться своим отцом. Он был на-райе, он был красив — ни у одного знакомого мальчишки такого красивого отца не было, он никогда не пил и ни разу Тимона не выпорол, даже не накричал ни разу. Вот только… Мальчишек из села их отцы брали на рыбалку, учили пилить и колоть дрова, столярничать, косить сено — и много чего еще. Они иногда напивались, и многие курили, а за провинности драли своих детей нещадно — но… Но. Пока мама неотлучно была дома, Тимону и невдомек было, насколько отец к нему равнодушен. «Тимочка, поздоровайся с папой и иди гулять, папа занят. Тимочка, скажи „спокойной ночи“, и иди спать». Да, у Тимочки был папа. Где-то там, в кабинете. Может, он ему неродной? Но Ростик, у которого не отец вовсе, а отчим, недавно хвастался деревянным мечом: «Батя выстругал!» А Фаськин отец, запойный пьяница, умеет рассказывать замечательные сказки и делает для всех свистульки — и Фаське, и всем, кто попросит! Как же так? И пригласить к себе домой хоть кого-то из приятелей Тимон тоже не мог — как-то почему-то это само собой подразумевалось, ему и в голову не приходило. Просто… не надо этого делать. А вот теперь, когда задумался, стало странно — а почему? В селе можно было зайти к кому угодно, взрослые ругались только если шумно слишком делалось, или намусорено. А к Тимону нельзя. Совсем, даже в сад. Никому. Это были тяжелые две недели. Это были две первые тяжелые недели.
Мама вернулась, видимо, когда Тимон спал. Увидел он ее, когда спустился вниз к завтраку. Бросился к ней, себя не помня от счастья, обнял, уткнулся куда-то в живот. И насторожился. Мама пахла… как-то не
