превратился в Эскулапа. При помощи Ани, вооружившейся ватой, бинтом, йодом и большой иголкой, он принялся выковыривать осколки из своих ног, сразу замазывая ранки йодом, закрывая бинтом и ваткой, которые приклеивал к коже авиационным клеем — эмалитом. Мы с Шишкиным, узнавшие о хирургических опытах Васи, предложили ему отправиться в госпиталь, но он только рукой махнул. Шлемин, так толком и не вылечившись, продолжал летать на боевые задания до самой своей гибели 6 сентября 1941 года. Был он чуть выше среднего роста, крепким парнем, из-под Москвы. Сероглазым, спокойным по характеру, обладателем густой копны белокурых волос, представлявших из себя точную копию жестких негритянских кудряшек, только в славянском варианте.
Я на всю жизнь запомнил его, ковыряющегося иголкой, предварительно обмакнутой в спирт, в глубокой ране. Обнаружив осколок, он удовлетворенно хмыкал, забирался в прозондированное отверстие пинцетом и извлекал кусочек металла. Вася был бледен и аккуратно складывал извлеченные осколки в кучку, ведя им строгий счет. Нет, немцы явно плохо представляли, с кем они связались. Они торжествовали победу, а наши ребята только входили в боевой азарт.
Назову фамилии ребят, которые прибыли к нам в эскадрилью на пополнение в середине июля 1941 года и сразу стали своими. На войне два-три дня, и человек уже старый товарищ. Это уже упоминавшиеся мною Алексей Николаевич Романов, Анатолий Савельевич Коробков, Николай Николаевич Новожилов, Михаил Деркач, Киктенко, и еще один младший лейтенант, черкес по национальности, очень красивый юноша, который погиб во время первого же боевого вылета, фамилия которого не сохранилась у меня в памяти. Знаю, что до авиации он был секретарем райкома комсомола у себя на Кавказе. В этом своем первом и последнем бою он был моим ведомым, мы штурмовали противника на шоссейной дороге Остер- Козелец, куда немцы вырвались с Окуниновского плацдарма. Заходили на атаку вместе, а вышел я один. Пары, атаковавшие сзади нас, видели, как самолет моего ведомого был сбит зенитчиками.
1 августа 1941 года мы получили задание, которое говорило, что люди, руководящие нами, или совершенно не знают возможности самолета-истребителя, или бросают в бой с отчаяния все, что под руку попадется. Наша эскадрилья получила боевой приказ разрушить мостик на речонке у села Вита Поштовая, километров за двадцать южнее Киева. Мостик был длиною в пять метров и метра три-четыре шириной. Наши «Чайки» были совершенно не приспособлены для прицельного бомбометания, а здесь еще цель была крошечной. Мы и до этого ее не раз бомбили, но все безрезультатно. Проще всего было нашей пехоте сжечь этот мостик при отступлении. Впрочем, немцам с их отлично налаженной инженерной службой не составило бы труда навести его вновь за пару часов. Но вот затесался какому-то руководящему болвану в голову этот ничего не значащий мостик через ручей, и мы всей эскадрильей полетели его бомбить. Противник, заметивший повышенный интерес нашей авиации к этому «грандиозному» инженерному сооружению, сразу же спрятал в лесу около него две батареи мелкокалиберной зенитной артиллерии. И потому, когда мы, перестроившись в правый пеленг, принялись бросать на этот мостик бомбы ФАБ-50, нас сразу встретил густой зенитный огонь. Мостик оказался злосчастным и невезучим. Мы изрыли воронками все вокруг него, причем попадали порой на расстоянии до пяти метров, а сам мостик был цел и невредим. Стоит он и до сих пор, как заколдованный, пережив все катаклизмы, во всяком случае, стоял до 1980 года, когда я бывал в тех местах последний раз. Такова уж, видно, его судьба.
А судьба одного из наших летчиков, грузина Константина Берая, сражавшегося еще в Китае, завершилась гибелью над этим проклятым мостиком. По приказу какого-то руководящего шута горохового, в похмельном мозгу которого, видимо, затесался этот мостик в числе важнейших задач текущей войны, мы выполняли самоубийственный маневр: сгрудили над крошечной целью целую кучу деревянных истребителей. Мелкокалиберные зенитные пушки открыли по нам убийственный огонь. Константин Берая атаковал их, подавляя пулеметным огнем, и наскочил прямо на струю снарядов. Его самолет врезался в землю, не выходя из пикирования, метрах в пяти от зенитных пушек противника, превратившись в большой огненный шар. Всем нам было очень жаль Костю, которого любили все в эскадрилье. А еще горше было, что погиб он на никому не нужном, пустом деле, бомбя, как говорили наши летчики, «три кубометра дров». До сих пор там остались воронки от наших авиабомб, заросшие травой. На аэродроме мы провели траурный митинг, на котором поклялись отомстить врагу за гибель наших товарищей. Враги-то враги, а как быть с собственными преступными идиотами? И в наших головах, как говорят, пробила искра. Мы поняли, что далеко не во все задания, которые получаем, нужно вкладывать всю душу. Нужно больше полагаться на собственный котелок, который существует отнюдь не только для того, чтобы пилотку носить. Иначе нас скоро всех перещелкают, как охотник фазанов. Боевая обстановка и угроза гибели быстро вернули нас к здравому смыслу.
Должен сказать, что дня за три до этого, при вылете на штурмовку противника в район села Хатунок, у меня состоялся разговор с Костей Берая, который ясно показывает, что он чувствовал предстоящую гибель всем существом и даже инстинктивно пытался спастись от нее. Я его за это не осуждаю. Начавшаяся воздушная мясорубка была так ужасна, нас так безжалостно бросали на верную гибель, заставляя выполнять несвойственные нам задачи, что спастись было естественным человеческим желанием. Тем более, что мы прекрасно знали, как в штабах веселятся многочисленные разъевшиеся полупьяные начальнички, прятавшиеся за нашей спиной и толкавшие нас в огонь, под бодрый пьяный смех «войны без потерь не бывает». Так вот, дня за три до гибели Кости ему со своим звеном предстояло лететь в составе моей группы штурмовать противника возле Хатунка. Звоню Косте, звено которого находилось на другом краю аэродрома, и сообщаю, что завтра вылет. И вдруг Костя совершенно неожиданно отказывается. Сажусь на аэродромный «козлик» и еду к Косте. Берая заявляет, что воевать будет лишь за Грузию, а здесь, где ему обязательно «отдерут копыта» в борьбе за Украину и Россию, ему делать нечего. Он лучше поедет на Кавказ к деду в горы и будет кушать там барашка. А если враг сунется туда, то уж тогда он ему покажет. Конечно Костя перепсиховал и полетел в бой. Деваться ему было некуда, Кавказ далеко, а особисты близко. Впрочем, грузины чувствовали себя увереннее других и позволяли себе многое из того, что другим запрещалось. Сталин и Берия, на которых они нередко намекали, казалось, незримо стоят за ними. Впрочем, как сейчас понимаю, в Косте просто заговорила предсмертная тоска. Недаром он вспомнил места своего детства, горы, виноград, деда с баранами. Могилой Кости стал огненный шар, поднявшийся над украинской землей недалеко от села Вита Поштовая.
Следующим на прицел немецким стрелкам, у которых явно хватало пуль на всех, попал наш командир Вася Шишкин. Недалеко от села Глеваха, во время штурмовки войск противника, он получил пулевое ранение в левую ногу. Пуля по касательной к кости вошла в районе таза и, пробив мякоть навылет, вышла почти под коленом. После посадки Вася позвал ту же неизменную санитарку Аню и с ее помощью обработал рану. После перевязки Шишкин не пошел в госпиталь, а прихрамывая на левую ногу, продолжал водить эскадрилью на боевые задания. А санитарка Аня каждый вечер обрабатывала рану и меняла повязку. Так поступали многие наши ребята, полные желания не отступить ни на шаг и не отдать врагу Киев.
Запомнилась мне июльская штурмовка колонн противника между Радомышлем и Иванковым, километрах в пятидесяти от Киева. Местность, по которой проходила проселочная дорога, была покрыта лесом и плохо просматривалась с воздуха. Среди лесов ящерицей проползала автоколонна противника — более сотни груженых машин. И все же мы ее обнаружили. Вот это была цель. Не то, что проклятый мостик возле села Вита Поштова, который после нас бомбили летчики 2-го полка, тоже потерявшие одну машину и пилота. Все напрасно. Мостик стоял, как заговоренный. А колонна на лесной дороге была прекрасной целью. После нашего появления автомашины остановились и солдаты рассыпались по лесу. Мы, как на учениях, спокойно заходили и прицельно выпускали ракетные снаряды по грузовикам. С первого же захода подожгли три грузовика с боеприпасами, которые рвались, разбрасывая в стороны свои остатки. Затем уничтожили еще восемь машин. В этом бою отличились молодые летчики, младшие лейтенанты Иван Васильевич Фадеев и Миша Деркач, уничтожившие по две автомашины и поставившие точку в этой увертюре, угодив ракетным снарядом в бензозаправщик.
Однако, к концу штурмовки немцы опомнились и поставили перед нашими самолетами огневую завесу из пуль и мелкокалиберных снарядов. Пора было выходить из боя. Когда я собрал всю группу, то обнаружил, что не хватает машины Ивана Фадеева. Еще одна боевая потеря? Нет, Ивану повезло, да и он сам уверенно шел навстречу удаче.
Как потом рассказывал он сам, мотор его самолета заклинило попавшим мелкокалиберным снарядом. Пришлось производить вынужденную посадку на территории, занятой противником, между лесом и Днепром, на северной оконечности киевской обороны. Площадка была не из удобных и Иван сел на брюхо
