написать на ней какой-нибудь матюк, чтобы лишний раз убедиться — никто этих бумаг не читает.
В сенях заскрипели половицы, и натружено ставя вразброс ноги, что вообще было ему свойственно, явился утомленный Иван Павлович. Днем был бой, в котором командир участвовал, а потом длительный его разбор, хозяйственные хлопоты, да и сильный мороз, который, казалось, выжимает все силы. Он раздевался, ходя по комнате, и вдруг его взгляд остановился на записке Филатова. «Это что за бумажка?». «Филатов оставил записку». «Какую записку?». «Полюбуйся, до чего этот мудак додумался». Залесский полюбовался и пришел в ярость: «Ах, подлец, ах, скотина, ах, сопляк!».
В нашей комнате стоял телефон и, подняв трубку, командир вызвал Соина. Начштаба прикатился шариком и взял под козырек. Залесский приказал ему доставить к нам на квартиру Филатова, если потребуется, под конвоем двух автоматчиков. Но особист, видимо, пошел гулять по девкам, и на квартире его не нашли. Зато утром Соин, через посыльных, обеспечил его явку на командный пункт полка. Хмырь явился с важной мордашкой, и на вопрос Залесского, что это должно означать, как ни в чем не бывало, сообщил, что ничего особенного, таков порядок всякого допроса. Закипая, Залесский поинтересовался, знает ли особист, что является его подчиненным. Филатов отрицал такую возможность.
Залесский приказал Соину зачитать постановление Совета Труда и Обороны СССР № 100, изданное в 1940-ом году, согласно которому контрразведчики при воинских частях подчиняются комиссарам. А поскольку институт комиссаров отменен и их права и полномочия переданы командирам, то выходило, что Филатов действительно подчиняется Залесскому. Не учёвший этого обстоятельства Филатов от удивления разинул рот. А Залесский дал волю чувствам. Он, весь дрожа, принялся орать на Филатова, называя его сопляком, бездельником и дармоедом. Ошеломленный контрразведчик что-то пытался лепетать в ответ, а потом только злобно посматривал на командира. После этой сцены, выходя из командного пункта полка, и проходя мимо меня, он пробормотал сквозь зубы: «Подожди, я тебе еще покажу». Сволочь была опасная. В этом мы убедились уже в Ростове, когда лакомились рыбой у нас на квартире — Залесский, я и Соин. Вдруг я услышал поскрипывающие шаги под нашими окнами, возле которых сидел. Я прихватил пистолет и вышел на улицу. На пухлом снегу, морозы к тому времени спали, ясно обозначились протекторы шипованных сапог. Таких сапог было не так уж много в нашем, порядком обносившемся, полку. Мы сразу же вызвали к себе на квартиру ординарца командира полка Шмедера, ведавшего у нас обмундированием, и поинтересовались, сколько таких сапог поступило в полк и кому они выданы. Выяснилось, что шесть пар, а самый большой размер, точно соответствующий отпечатку подошвы на снегу под нашим окном, достался Филатову. Сволочь испортила наш ужин, во время которого я блеснул, было, своими познаниями и умением обращаться с рыбой. Ведь мы уже были недалеко от моих родных мест — Красная Армия вышла к Азовскому морю. Залесский оставил тарелку, и принялся писать рапорт на имя командующего 8-ой воздушной армии Хрюкина с категорическим требованием: или убрать из полка контрразведчика Филатова, не дающего ему воевать, или убрать его самого с должности командира полка. Разошедшийся Залесский через голову командира дивизии подал рапорт прямо Хрюкину. А Хрюкина знал Сталин — особистское начальство с этим считалось. Поскольку такого дерьма, как Филатов, в ближайшем тылу можно было черпать любым экскаватором, а командиров авиационных полков, умеющих изо дня в день успешно вести людей в бой, а то и на смерть, было негусто, то через неделю Филатова из нашего полка, как ветром сдуло.
Как нам стало известно, его направили представителем контрразведки к танкистам. А это были не интеллигентные авиаторы. Танкисты, ежедневно десятками горевшие в своих машинах, с Филатовым не церемонились, да и трудно ему было отвертеться от участия в боях. В авиации можно было сослаться на то, что не умеешь летать, но для того, чтобы залезть в танк, особого ума не надо, да и места в танке, в отличие от истребителя, еще на одного человека хватает. И ребята-танкисты, засыпавшие после каждого боя, прямо в машине под скорлупой ледяной брони мертвым сном до предела истощенных людей, взяли с собой нашего отважного Филатова, все радеющего за чистоту рядов, в один из боев, на Миус-фронте, где он сгорел в танке вместе со всем его экипажем. Подвело парня усердие.
Но вот, в отличие от Сталинградской Победы, наша не принесла нам особой пользы — представителем контрразведки в полк прислали еще большую сволочь, старшего лейтенанта Лобощука. Но это уже другая история, а пока, воспользовавшись резким потеплением, наши войска бодро рванули вперед и 12-го февраля 1943-го года, после короткого, но ожесточенного штурма, взяли Ростов. Мы поддерживали их с воздуха, базируясь на полевом аэродроме Зерноград, совхоз-гигант Ростовской области, а уже 14-го февраля наш полк перебазировался на Ростовский стационарный аэродром «Ростсельмаша». Огненно- снежный ад Сталинграда остался за нашими плечами. Шестьсот километров мы шли через снежный океан от Сталинграда до Ростова. Впереди были новые бои.
Страница девятая
Битва на юге
Весна катилась с юга. Ее стойкий пьянящий аромат, настоянный на оживающих степных травах, все заметнее пробивался сквозь ослабевшие морозы. На огромном пространстве, протяженностью в шестьсот километров, от Сталинграда до Ростова, снежный покров, саваном накрывший сотни тысяч погибших, дырявился проталинами. Здесь, на юге, весной 1943-го, вновь предстояло решиться судьбе России, как и во времена Екатерины, походов Суворова. Мы много прошли. Коммуникации сильно растянулись. Железные дороги бездействовали — их срочно перешивали на широкую колею, с узкой — немецкой, железнодорожные батальоны, работавшие днем и ночью. Где-то в них вкалывал Милентий Лысенко, муж младшей сестры Веры — Серафимы. Кстати, Афоня, приемыш семьи Комаровых, в голодный год, очевидно, в то же самое время тушил пожары на кораблях Черноморского флота в Поти. Афанасию снова повезло — призвали в пожарную часть.
Сейчас принято считать вторую половину войны после Сталинградского перелома чуть ли не сплошным праздником для наших войск. Это далеко не так. Если немцы оставались смертельно опасными еще и через два года под Берлином, на который Жуков опасался идти сходу, поглядывая на группировку немцев в Померании, то можно себе представить, насколько опасны были немцы весной 1943-го года — сумевшие отвести на новые позиции Кавказскую группировку — через Ростов и Кубанский плацдарм, хорошо пополнив ее резервами.
Еще во время наступления нас без конца толкали в шею: скорее взять Ростов и запереть немцев на Кавказе. Но эта задача, хотя люди не щадили жизни, явно превосходила возможности наших войск. Армия Паулюса, не сдававшаяся под Сталинградом, будто тянула нас назад за шиворот. Так что немцы оправились, организовали оборону, тот самый «железный германский фронт», который еще в первую мировую, по словам Ленина, четыре года не могли сломить все державы Антанты и который рухнул лишь в результате экономического удушения Германии. Немцы по-прежнему превосходили нас технически и в организации. Нашими козырями была многочисленность и геройский порыв солдат. Соответственно и потери. Как я уже упоминал, почти до самого конца войны наш серийный массовый истребитель «Як-1» значительно уступал немецкому «Мессеру». Словом, положение наших войск на Юге было не из самых надежных. Грозный Манштейн мог в любой момент нанести контрудар, что он, в конце концов, и сделал под Харьковом, и было совсем неясно, опровергнем ли мы немецкий тезис: «Зима ваша — лето наше». Сталин, судя по его первомайскому приказу, наконец-то оценил реальную силу немецких войск и, обращаясь к армии и народу, сообщал, что хотя линия нашего фронта и стала эластичной, и мы уже уверенно бьем врага, но предстоит пролить новые, еще большие потоки крови для окончательной победы. Здесь он как в воду глядел. Словом, нам предстояло доказать себе, немцам, всему миру, что Сталинград отнюдь не случайность, произошедшая при помощи Генерала Мороза. К концу февраля войска настолько устали, люди буквально потеряли от утомления страх смерти, что боевые действия затихли сами собой, немцы отошли к западу от Ростова и заняли рубеж обороны по реке Миус — между Ростовом и Таганрогом. Миус — фронт, по-моему, в нашей истории может соперничать с любым крупнейшим сражением. За миллионы лет река Миус, повинуясь вращению нашей планеты, сделала по своему руслу огромнейший надрез земной коры. Правый берег Миуса — огромная сплошная возвышенность, метров на сто выше, чем левый. И вот на этом покатом возвышенном склоне немцы, со всей присущей им инженерной выдумкой, оборудовали оборонительную линию: от Таганрога до Ворошиловграда и дальше. Здесь, по замыслу немецкого
