справку о наших ребятах и получил разрешения для их похорон на Аскольдовой Могиле. На месте почетного круга для захоронений были уже готовы ямы: совсем недавно наши выбросили из них гробы с телами немецких старших офицеров, погибших при взятии Киева, а потом вывезли их в район Броваров и сожгли. Мы слегка почистили эти ямы и в одной могиле похоронили наших ребят, поставив на ней скромную фанерную пирамидку с надписью. Рядом уже были похоронены наши генералы. Второй раз такую же справку, как в 1944-ом, мне пришлось писать уже в шестидесятые годы директору музея Великой Отечественной Войны, что был тогда по улице Киквидзе. И теперь наши ребята: Леонов и Ломакин, похоронены на Холме Славы. Сюда я приношу цветы. А тогда, в 1944-ом, мы поставили на свеженасыпанную могилу, накрыв ее белыми салфетками, две бутылки водки и две чарки. Мы стояли в сторонке, мысленно прощаясь с товарищами и на наших глазах к могиле подошел седобородый старик, поглаживающий правой рукой щеки и бороду, и покряхтывая, солидно, по славянскому обычаю, выпил одну рюмку, вернее стограммовую граненную стопку, за упокой души убиенных воинов. Подходили еще люди и все пили по одной, закусывая колбасой и яйцами из последнего, сухого пайка наших ребят. Здесь же осталась летная фуражка Леонова.
Лавина нашего наступления огромной дугой уже вдавливалась в Европу. И каждому в этих боях выпадало свое. Фактически Восьмая воздушная армия прекратила свое существование в прежнем составе. На Дукле, в Чехословакии, сражалась уже другая воздушная армия, от которой остался только номер. Дивизии растаскивали по другим фронтам. Командующие фронтов, вхожие к Сталину, выпрашивали себе то бомбардировочную, то истребительную, то штурмовую дивизию. Ушли от нас наши верные друзья- штурмовики Первой Сталинградской штурмовой дивизии, которой командовал Прутков — в другую армию. Ушла бомбардировочная дивизия Чучева. Получил назначение командующим первой воздушной армии генерал Хрюкин. Уже дрался на Дукле без нас наш родной 4-й Украинский фронт, совершивший стремительный марш через Карпаты. Поступил в распоряжение маршала авиации Новикова наш братский Девятый Гвардейский Одесский истребительно-авиационный полк Левы Шестакова, ставший «маршальским». А мы все сидели на аэродроме под Киевом, где мою душу томили воспоминания из 1941-го года, когда, воюя в составе 43-го истребительно-авиационного полка, сорок летчиков сложили здесь свои кости. Здесь я потерял своих товарищей из третьей эскадрильи: Бутова, Бондаря, Губичева, Берая, Шлемина, Куприянчика и многих других.
Чисто формально мы числились в системе ПВО Киева, но поскольку Киев никто не бомбил, то, в основном, отдыхали и набирались сил, пока наши войска на Западной Украине пополнялись и выходили на исходные позиции для решительного наступления. И только в середине июля поступил боевой приказ: перелететь на Западную Украину в состав второй воздушной армии генерала Красовского. По довоенным меркам это была уже заграница — территория Польши. Мы начинали свой большой заграничный поход, в котором русская армия не бывала с 1813 года.
Страница десятая
Заграничный поход
У России с Западом странные отношения. Это какая-то странная смесь зависти, пренебрежения и низкопоклонства. Скорее всего, эти противоположные чувства питают друг друга. Россия всегда пыталась урвать плоды западной цивилизации, но по возможности продвинуть подальше в Европу свои азиатские порядки. Примерно так себя ведет свинья под дубом вековым. Оторванная татарами от европейской культуры и проникшаяся свирепым культом власти богдыханов, она и к Азии толком не прибилась, и от Европы ушла. Общение с Западом всегда было для нее прибыльно, но и смертельно опасно. Русские офицеры, ходившие в предыдущий поход, в начале девятнадцатого столетия, и дошедшие до Парижа, принесли в страну не только немало новых манер и разнообразных изобретений, но и дух декабризма, поразивший даже самого императора. Сложно и тяжело идут отношения России с Западом. И отнюдь не Сталин творец железного занавеса. Он, возведенный еще царями, был всегда.
Однако, как все дурное в нашей жизни, именно малограмотный плебс, пришедший в нашей стране к власти, сделал этот всегда существовавший железный занавес совершенно непроницаемым. Да плюс ко всему были опущены еще и идеологические шторы. Все, что творилось на Западе, за исключением деяний коммунистов, да и то далеко не всех, обязательно было кознями проклятых империалистов, которые вот-вот должны были погибнуть и рассыпаться в прах согласно историческим законам, открытым Марксом и развитым Лениным.
Однако, кое-кто упорно помнил слова Горького о том, что всю свою культуру мы получили с Запада, а из Азии лишь дикость, из которых вроде бы следовало, что какой-нибудь французский буржуа, разлагающийся от достатка, ближе нам, чем китайский кули, с гноящимися глазами. Однако нас упорно поворачивали в сторону кули, даже применяя пули. Особенно трудно было отсечь информацию от нас, летчиков, которые должны были на своих краснозвездных машинах нести коммунистическую идеологию в Европу и Азию. Ребята, воевавшие в Испании, видели, как живут люди на Западе. Привозили из Парижа подарки, произвести которые было явно не по силам «разлагающимся и загнивающим». Да и мы, в Китае, в основном прибарахлялись «сарпинкой», произведенной на Западе. Из-за железного занавеса к нам попадали вещи, говорившие о высоком уровне материальной и духовной культуры. Особенно диким и странным казались их духовные ценности, но если задумаешься, то приходилось со многим соглашаться, хотя бы в своей душе. Трофейные фильмы приносили нам красивые мелодии и вид веселящихся людей, о чем у нас в стране уже стали забывать. Даже на пьянках люди все чаще сидели с серьезным видом и помалкивали — как на партсобраниях.
А Запад, уже несколько десятилетий, с удивлением и ужасом смотрел на огромную страну, которая добровольно принесла себя в жертву, якобы, общечеловеческой идее, одной из многих придумок западноевропейских интеллектуалов, архаичность и вздорность которой была ясна любому первокурснику любого университета в любой европейской столице. А теперь мы шли именно туда, на Запад, и нашему руководству приходилось, хочешь — не хочешь, приподымать и административный, и информационный занавес, чтобы пропустить под ним многомиллионную армию.
А наступление, пружина которого была заведена еще зимой, продолжалось. Мы не успевали менять аэродромы, следуя за уходящей на запад линией фронта. Под крыльями наших самолетов остались мятежные земли Западной Украины, с партизанским движением, на которой у наших еще будет столько неприятностей, в чем, впрочем, имелась и положительная сторона для нашей власти — она всегда крепла с наличием очевидного врага. Конев, принявший эстафету от Жукова, руководил войсками, взявшими Львов в конце июля. Правда, Жуков вдребезги раскритиковал исполнение этого очередного сталинского удара: и артиллерия била просто по площадям, и разведка была недостаточной, и танки применялись хуже, чем можно было. Но как бы там ни было, немецкий фронт группы армий «Северная Украина» треснул и покатился назад. Хотя и располагал немалыми силами: сухопутные включали две танковые армии, а также первую венгерскую армию. На фронте мадьяр с румынами не перепутаешь, это совсем другое дело. Словом, у немцев было до сорока дивизий, поддерживаемых с воздуха четвертым воздушным флотом. Наши войска хотя и превосходили немцев, подавляющего преимущества не имели.
На западном берегу Вислы образовался знаменитый Сандомирский плацдарм, пульсировавший как сердце у бегуна: то немцы подбрасывали танковые дивизии и сживали его, грозя спихнуть наших в Вислу, то по наведенным переправам, как по спасительным кровеносным сосудам, на западный берег поступали наши подкрепления и снова теснили немцев. Мы, с аэродрома Мелец, постоянно прикрывали эти переправы, порвать которые было заветным желанием немцев. Особенно старались «лаптежники», без конца пытающиеся подобраться к переправам на бреющем полете. На Сандомирском плацдарме, надолго ставшим эпицентром боевых событий, сражался Первый Украинский фронт под командованием Ивана Степановича Конева. Фронт включал Вторую Воздушную армию под командованием Красовского, в которую входила и наша дивизия. Красовский был ничего мужик, но по нашему общему мнению, до Хрюкина ему было далеко.
Следует сказать, что наше появление в Польше произвело фурор во всем мире и вызвало в самой Европе страх и восхищение. Нам самим порой казалось чудом, что после всех поражений, которые могли
