более, что к этому времени голод свирепствовал несколько меньше. Вскоре вслед за ней подалась и Нюра, за которую взялась, уличив в сманивании мужа, наша тетка Мария Ставрун.
Эти женщины — жены белых офицеров, упали в наши сонные Ахтари, как камни в тихий пруд. Заволновалась мужская поверхность станицы, пошли круги семейных скандалов, а они уже исчезли как инопланетянки. Остались лишь легенды да воспоминания об этих необычных для Ахтарей амурных историях, когда довольно уравновешенные и скрытные ахтарские мужики вдруг начинали изменять женам совершенно в открытую.
А для дядьки Кости Ставруна, отец которого был из приазовских греков, разлука с Нюрой оказалась еще и плохой приметой. Работая мясником («резуном», как говорили у нас в Ахтарях), дядька Костя пристрастился к скотокрадству. На дрожках, запряженных прекрасным, поджарым и горбоносым карым жеребцом, легким как ветер, дядька Костя, которому было тогда лет 35, вместе с братом Кузьмой по ночам проскакивал в сторону Садок, где на косах, поросших травой, камышом и кугой, пасся скот. Технология была отработана до мелочей: корову ударяли прямо в сердце длинным ножом, быстро свежевали, тушу рубили на части и грузили в дрожки, а кожу и завернутые в нее потроха бросали в лиман — прожорливая рыба и морской отлив скрывали все следы. Все списывали на серых хищников. Но, как говорили в армии, и на хитрую задницу есть приспособление с винтом. Хозяева скота как-то присмотрели лихачей, которых подвел ветер, угнавший раньше времени воду из лимана, а такое нередко случается в Ахтарском лимане, и оставивший на мели шкуру и потроха как вещественные доказательства ночного разбоя. Скотокрадов жестоко били: примчавшиеся всадники взяли их в кольцо на месте преступления. После этой воспитательной акции дядька Костя долго болел, а Кузьма вообще отдал Богу душу.
Тем временем дед Яков Панов заметно богател: его надел да плюс наш приносили неплохой доход. Дед даже взял еще 25 десятин в аренду у станичного совета. В семье всерьез поговаривали о покупке трактора «Фордзон», особенно когда умаивались до седьмого пота, ходя за плугом. Такие трактора уже начали появляться в сельскохозяйственных коммунах — «Новая жизнь», которая возникла на базе имения Остаповых и в коммуне «Красный боец», образованной на базе поместья Жилина. Загудели, лопатя степь шипами на больших колесах, эти американские машины, вызывавшие у всех огромный интерес и изумление — люди прибегали смотреть на их работу издалека, ширились разные слухи. Казалось бы, наступает эра всеобщего изобилия, которое принес с собой стальной конь. В это верилось. Ну кто мог подумать, что через несколько десятилетий мы останемся в стране, где подобные стальные кони, выпущенные в невиданном изобилии, изуродуют и погубят плодоносный слой земли, а их останки, раскиданные всюду на полях и собранные в целые металлические могильники, как в Казахстане, станут чудовищным памятником системе хозяйствования, вынудившей страну — обладательницу девяноста процентов мировых черноземов, закупать хлеб за океаном. Наш дед к тому времени с гордостью называл себя кулаком и как-то раз очень даже обиделся, что не получил престижную районную премию, выдававшуюся лучшему, образцовому хозяину, под девизом: «Равняйтесь на кулака!» Правда, перед коллективизацией у хитрого, как старый лис, побывавший в капкане, деда (недаром хромал на одну ногу, поломанную во время столкновения с соседом на охоте, во время которого дед обмотал соседу вокруг шеи кишки разорванного зайца, из-за которого возник спор, а сосед опрокинул его вместе с конем) хватило сообразительности срочно разделить имущество между сыновьями, превратившись, таким образом, в середняка и избежав перемещения с Северного Кавказа к южным отрогам Саян. Так вот, как я уже упоминал, ко времени, когда Ивану исполнилось восемнадцать, а мне шестнадцать лет, к 1926 году, нам изрядно надоело гнуть спину на этот дедов достаток, и мы решили хозяйствовать сами.
На ссуду, полученную в станичном совете через сельхозбанк, мы купили второго коня, получив таким образом возможность вспахивать плугом землю, а значит, превратились в семью середняков. Должен сказать, что предшественниками колхозов, превративших крестьян в рабов, была система организации земледельческого труда, весьма отвечавшая цивилизованным меркам и ленинскому представлению о социализме как о строе цивилизованных кооператоров — товарищества по совместной обработке земли или иначе ТОЗы. Наш ТОЗ объединял примерно одиннадцать семей или двадцать пять сельскохозяйственных работников — владельцев земли. Совместно пахали, сеяли и убирали урожай. Весь урожай с принадлежавшей хозяину земли шел на его ток. Сразу же в нашем ТОЗе, объединившем как бедняков, так и сильных хозяев: того же деда Панова, Мартыненко, Герасименко, Тынду, возникли острые противоречия из-за меры труда и материального вклада каждого. Через два года ТОЗ рассыпался. И все же эта форма, кстати, вовсе не обязательная, обработки земли оставила у меня хорошие воспоминания. Ведь именно по этому пути пошли сельскохозяйственные кооперативы в Западной Европе, завалившие свои страны продуктами питания. В таких кооперативах идеально состыкованы интересы отдельного производителя и всего коллектива: земля в собственности крестьян, как и всякий мелкий инвентарь, а тяжелая техника, животноводческие фермы, предприятия по переработке сельхозпродукции в коллективной собственности, с привлечением капиталов и со стороны. Хорошо отлаженные и скоординированные согласно законам рынка усилия нескольких десятков или сотен крестьян, объединившихся в такой западноевропейский ТОЗ, где царят организованность и дисциплина, приносят блестящие результаты, побивая в экономическом соперничестве американского фермера-индивидуалиста. Единственно чего не хватило нашим ТОЗам в двадцатые годы, так это общего развития производительных сил. Например, трактор, купи мы его, очень помог бы снять многие противоречия и объединить людей вокруг коллективной собственности. Но трактора давались хозяйствам, организованным уже якобы на коммунистических началах, которые, внедряемые искусственно, без учета производительных сил, посадили наше крестьянство, подобно женам белых офицеров, прямо через тысячелетия и две общественных формации назад, в рабство.
Работалось нашей семье нелегко: все-таки мы с Иваном были еще очень молоды, работа велась вручную, а государственные поставки все возрастали. Но работалось весело — верили, что на своей земле, добываем свой хлеб насущный. Вспахивали землю двухлемешным плугом — пукарем, который тащили лошади. То и дело в непогоду сидели под арбой, укрывшись от дождя со снегом и стучали зубами от холода, часто болели. Но вот чудеса, духом не падали, ведь был хороший урожай и чувство хозяина своей земли.
Дед отпустил нас, «нахлебников», с большой неохотой — ведь лишался погоныча, пастуха и кухарки. Плюс рабочая лошадь. Кричал: «Подохните с голода!» Но кроме работы на земле, мы с Иваном вступили в артель дрогалей — возчиков. Доставляли хлеб из амбаров на пристань и выполняли другие работы. Мать было пыталась сделать меня ремесленником: пристроить к мастеру-бондарю. Потом к мастеру по пошиву головных уборов и скорняку Королю. Но условия обучения меня ремеслу были уж очень варварские: на своих харчах и своей квартире, работая полный день, еще платить десять рублей хозяину. Так и ограничилось сотрудничество с мастером Королем тем, что мы с Ванькой вывезли с его двора пять подвод мусора — по сорок копеек за подводу. Свалка была на выгоне за Ахтарями, устроенная в километре от станицы без учета всяких требований экологии.
Признаться, бондарного ремесла, которому мне не удалось выучиться, мне жаль по сей день. Люблю запах дерева, шелестенье стружки и прочие его атрибуты. Впрочем, и дрогалем грустить не приходилось: бывало, что за день работы на перевозке мешков с зерном, скупаемого государством у крестьян для продажи за рубеж и ссыпаемого обычно в восемнадцати амбарах в районе железнодорожной станции, неподалеку от старого кладбища и древних курганов, насыпанных, очевидно, скифами, или в амбарах на берегу залива в районе нынешней судоверфи, я зарабатывал до пяти рублей в день. Крепких, надежных, нередко серебряных, советской чеканки, рублей. Цены были такие: за четыре пятьдесят мать купила мне прекрасные туфли кофейного цвета, сделанные из шавровой тонкой и мягкой кожи, которые я носил целых три года. А фунт хлеба стоил четыре копейки. Словом, если не лениться и иметь в руках хотя бы минимальные средства производства, так ненавидимые теоретиками всеобщего равенства, десятилетиями ведшими войну против козы на подворье у старухи, или коровы и десятка кур в хозяйстве у вдовы, то можно было жить припеваючи. Ведь в расцвете был НЭП — самое веселое и вольное время, какое только видел наш народ за свою многострадальную историю. Даже при первом приближении видно было, что на деле, а не по известному изреченному позже директивному лозунгу, народу становилось жить лучше и веселее. Казалось, недаром сделали великую революцию.
Вся Кубань запела: на околицах станиц и в степных таборах звенели русские, украинские, казачьи песни, играли гармошки. Люди все лучше одевались, все сытнее питались. Раскованная человеческая инициатива выплескивалась буйными скачками личных лошадей на импровизированном ипподроме в степи
