примеры героизма, который описывал в своем бессмертном романе Ярослав Гашек. Вспомните его иронический рассказ о храбрости австро-венгерских войск: солдаты бросаются в атаку, в то время, когда у некоторых из них оторвало руку, ногу и чуть ли не голову. Совершенно непонятно, зачем наводить мост, будучи раненым в грудь — народу у нас в финскую войну хватало. Гробили десятками тысяч.
Но именно таким было жлобское представление о героизме, обязательно связанном с преодолением чего-нибудь, что и преодолевать не было никакого резона.
Наша процессия, вызывающая бурный восторг ахтарских пацанов и местных собак, под аккомпанемент лая которых мы пели «Интернационал», швыряла камни в Чемберлена, размахивая факелами, рассекавшими густую ахтарскую тьму, планировалась так, чтобы завершиться у кинотеатра в момент выхода народа после очередного сеанса. Конечно толпа сразу увеличивалась за счет примкнувших к ней зевак, и на первый план выступали штатные ораторы, платные комсомольские секретари: Петрис и Буралин, призывавшие стереть в порошок промышленных магнатов капиталистического мира и прочих акул империализма. В конце данного мероприятия возбужденная толпа молодежи была готова бить и громить кого скажут. Как известно, начали с кулаков.
Так вот, именно за уклонение от подобных комсомольских мероприятий, меня и песочили на собрании — с немалым вдохновением и старательностью. К счастью, у меня хватило жизненного опыта и терпения, чтобы не трепыхаться, распаляя без нужды «проработчиков». Вопрос о моем исключении из комсомола был уже почти решен, когда я взял последнее слово и предъявил высокому собранию уже упоминавшийся мною документ, полученный при окончании ликбеза, свидетельствующий, что научившись считать и писать, я выполнил заветы Ленина, на что, как известно, требуется время. Ленин был авторитетом, а сакраментальная фраза: «Не нужно ссылаться на классиков марксизма», которой потом на протяжении десятилетий довольно успешно затыкали рот всем, кто пытался указать на разницу между постулатами учения и его воплощением, еще не была придумана. Да плюс ко всему в мою поддержку выступил наш партприкрепленный, была такая партийная нагрузка, заведующий хозяйством рыбкомбината, очень солидный и здравомыслящий человек Иван Романович Яцевич, заявивший, что за стремление к знаниям нужно хвалить, а не исключать из комсомола.
Как это нередко бывает на наших собраниях, мои недавние оппоненты, почувствовав, что течение меняется, принялись дружно меня хвалить, за то, что не пью и не курю, хорошо работаю, да еще и учусь. Таким образом, в основном благодаря тому, что я не стал становиться против паровоза комсомольской кампании по моему разоблачению, я вышел сухим из воды.
Более того, в ходе набиравшей все большие обороты политической показухи, осенью 1930 года, я, в числе других моих сверстников-комсомольцев, на большом общем собрании трудящихся, проходившем в кинозале, под бурные аплодисменты был передан из комсомола кандидатом в партию. Все необходимые документы были оформлены уже в декабре. Рекомендацию мне давали два друга моего отца, коммунисты Иван Иванович Шевченко и Иван Романович Яцевич. Третьим рекомендующим была комсомольская организация. Должен сказать, что наряду с показухой, шарлатанством и демагогией, было в людях того времени немало искренних порывов, истинной веры в прижившиеся на нашей земле понятия: «интернационализм», «международная рабочая помощь», «борьба за счастье угнетенных». Уж не знаю, что так испортило нам всю обедню: то ли низкий уровень культуры и неразвитые производительные силы страны, то ли исход борьбы за власть в Кремле, в которой взяли верх далеко не самые лучшие, то ли историческая предопределенность неудач российских реформ и революций, в связи с чем кое-кто склонен говорить, что от нашей страны отвернулся Бог.
Во всяком случае, последнее очень походило на истину в свете тех событий, которые надвигались на, казалось только немного успокаивающуюся страну. Вроде бы злобные демоны, которые стали оставлять Россию, снова набрались сил и принялись за свое черное дело. Кризис хлебозаготовок 1928–1929 годов, который сейчас многими сравнивается с ситуацией зимы 1990–1991 годов, когда разбалансированная промышленность потеряла способность выкупать продовольствие у села, перевел развитие страны на рельсы экономического террора, прикрываемого, как обычно, трескучей пропагандой о происках неких классовых врагов. В данном случае врагами, этим топливом, необходимым для существования модели, по которой создавалось новое государство, стали кулаки — зажиточные крестьяне. На ахтарском уровне это выглядело так: в станицу приехали представители из крайкома партии. Мне запомнился молодой рослый мужчина в длинном черном реглане, его рыжие волосы, зачесанные назад, покрывала добротная шапка- ушанка, обладатель ничего не признающего командно-административного, напористого голоса. Этот представитель крайкома партии, выступая перед собранными в клубе «Красная звезда» коммунистами и комсомольцами, часов в десять вечера, кратко и популярно объяснил нам про очередных врагов. Кулаки прячут хлеб, не желая сдавать его государству, а значит вне всяких сомнений льют воду на мельницу мирового империализма, желая подорвать мощь пролетарского государства и его испытанного авангарда — партии большевиков. Принято решение (где и кем — сообщать было не принято) приступить к ликвидации кулаков как класса, на базе сплошной коллективизации. За этими наукообразными словами скрывалась следующая реальность: нам предстояло среди зимы вырвать людей крестьян-хозяев из их домов и погрузить в вагоны на станции. А дальше, как обычно, дело не наше.
У меня, сидевшего в десятом ряду зала, комсомольца, возникали немалые сомнения. Этой зимой на углах улиц активно кучковались местные крестьяне в добротных тулупах, валенках и мохнатых шапках. Среди них возникали жаркие дискуссии по поводу того, куда все идет и чем все закончится. Эти люди, среди которых было немало наших знакомых и соседей: Волковы, Лебедь, Мартыненко, на моих глазах неустанно трудившиеся так, что хребет трещал, рассуждали следующим образом: они выполнили государственный план поставок — на каком же основании у них собираются практически даром забрать оставшийся хлеб, политый их потом и кровью. Ведь за последнее время цены на промышленные товары выросли в несколько раз, а закупочные цены на зерно остались на прежнем уровне. Сапоги стоили шесть рублей, а сейчас стоят двенадцать. Надо сказать, что была в рассуждениях этих людей здравая и неотразимая логика. Но, по непонятным для меня причинам, эта логика была недоступна товарищу из крайкома партии, требующему придавить к ногтю этих людей, пытающихся ограбить государство.
Однако не думать и не рассуждать с самого начала было заложено в основу структур партии и комсомола, а очевидные здравые вещи подменены политической эквилибристикой. И потому мы послушно делали то, что велел крайкомовский товарищ — носитель высшей, непонятной нам мудрости.
На собрании вопросы решались, как говорят, не отходя от кассы. Законность была своеобразной. На рассмотрение коммунистов и комсомольцев выносилось решение вопроса об определении списка высылаемых. Поднялся невообразимый гам: кто спешил воспользоваться случаем свести счеты с личным недругом, кто называл первую пришедшую в голову фамилию, а кто возражал. Придя в возбуждение, коммунисты и комсомольцы беспрестанно курили и смачно харкали на пол. К тому времени, когда был определен список из семидесяти высылаемых, в зале было не продохнуть. Попытались, было включить в этот список дядьку Григория Сафьяна, да потом усомнились — он конечно паразит, но не имеет главного признака кулака-эксплуататора — земли и наемной рабочей силы. Добрались было и до деда Якова Панова, но потом прикинули, что, во-первых, он пораздавал имущество сыновьям, превратившись в середняка, да и семья активно участвовала в Гражданской войне на стороне красных. Оставили деда, у которого Иван незадолго до этого забрал бричку, уведенную в свое время с нашего двора, в покое.
«Первый поток» раскулаченных, состоявший из семидесяти человек, забирали из дому ночью группами, состоящими из пяти человек: два коммуниста и три комсомольца. Коммунистам выдавали заряженные наганы, а мы, комсомольцы, разобрали винтовки, привезенные офицером из райвоенкомата на подводе и заряженные одним патроном, пользоваться которыми нас учили здесь же, рекомендуя стрелять в крайнем случае, а больше орудовать штыком. Конечно, как-то странно все это звучало по отношению к вчерашним соседям, людям, насколько нам было известно, достаточно мирным. Но фанатизм, темнота и невежество порождают чудовищ из тьмы незнания. Думаю, что это тот самый сон разума, который так живописно изобразил Гойя на своих картинах. Как вы можете судить, самый массовый в истории террор организовывался достаточно кустарно и халтурно. Тем удивителен его полный успех.
Может быть, этому способствовала невероятная глупость происходящего, ставившая в тупик даже жертв.
Наша группа из Семена Бута, меня и еще двух комсомольцев и одного коммуниста, прихватив квартального, была такая должность на общественных началах, вроде участкового, направилась, согласно
