удачными. Из лодки Пановых, возвращающихся с ловли, бодро торчали осетровые и белужьи хвосты. Выловленная рыба была продана с немалой выгодой купцам «прасолам», развозившим ее дальше в копченом и соленом виде по всей империи. Для ахтарских рыбаков конечным пунктом для реализации обычно был Екатеринодар, нынешний Краснодар, где рыба быстро продавалась или разменивалась на различные нужные в быту товары. Возможно, читатель помнит, как в «Мертвых душах» Гоголя Собакевич единолично потихоньку расправился с «чудом природы» огромным осетром, который городничий собирался предложить гостям? Этот осетр вполне мог быть азовским.
Говорят, Бог любит троицу. Третий выход Пановых на рыбную ловлю закончился печально. Азовское море обычно сонное, но в случае, если задувают сильные ветры, то зеркало мелководья мгновенно вспенивается огромными свирепыми валами, бьющими с тяжким протяжным грохотом о берег. Тогда Ахтари будто затихают, прислушиваясь к морской канонаде. Именно под удар такого, самого опасного для рыбаков западного ветра «низовки», и попали Захар с компаньоном. Четырехметровые валы грозили утопить их посудину. Спасаясь, пришлось выбросить за борт сети и добычу — это повысило плавучесть. Заливаемую водой лодку подогнало к берегу и стало бить о скалы. Конечно же, она скоро развалилась. Рыбаки едва спаслись. После этого мой прадед Захар встал на колени, перекрестился и торжественно заявил: коль родился на земле, то на земле и умру.
Затем с трудом были приобретены две лошади и Пановы занялись своим исконным делом — хлебопашеством. Своей земли не было. Ее пришлось брать в аренду у казаков. Примерно в это же время у казака Жука Пановы купили надел в центре Ахтарей, где начали строить дом, в котором я родился. Дом этот стоит до сих пор. Хочу сказать о нем доброе слово. Строение, сооруженное из самана, состоит из четырех комнат и кухни, расположенных по кругу. Комнаты довольно просторные и теплые, расположение удобное. Двор был обсажен акациями, аромат которых благоухал всю весну и лето. А их прикладное использование было противопожарное: горящий камыш с крыш обычно разносило по всей станице, а акации служили своеобразным фильтром.
Следует сказать, что казаки продавали и сдавали землю в аренду по умеренным ценам. Например, Пановы платили за одну десятину 3–5 рублей в год. И это на прекрасном кубанском черноземе в идеальных для земледельца климатических условиях. Пановы так увлеклись и обрадовались возвращению на землю, от которой было оторвались, что лет на десять поселились на хуторе «Зайцевых», что в десяти-двенадцати километрах к востоку от Приморско-Ахтарска. Начали постепенно богатеть. Повторяю, условия аренды были не слишком обременительны, как, впрочем, и налог, бравшийся за резервные земли, сданные в аренду атаманом, «посаженные». А Пановы арендовали землю у казака Герко, невысокого, хромого мужика, получившего землю из расчета на себя и двоих сыновей по 18 десятин (десятина чуть больше гектара). Таков был казачий порядок: едва родился сын у казака, и ему сразу отмеряли около 20 гектаров из резервного казачьего фонда. Сыновья Герко погибли на войне и он, оставшись в одиночестве, конечно же, не мог справиться с таким большим земельным наделом. Этого казака мне пришлось в детстве видеть: дряхлого, беззубого старика. Что удивительно, в те времена русские крестьяне гонялись за целинной землей. С трудовыми затратами никто не считался, а отдохнувшая земля воздавала сторицей урожаем золотистой пшеницы, дынь и арбузов, не уступавших по аромату и сахаристости знаменитым среднеазиатским. Помню, съешь в степи арбуз и если нечем вымыть руки, то пальцы слипаются от сладости. Кое-кого может удивить, что я так много пишу о земле. Ведь за прошедшие десятилетия к земле и людям, работающим на ней, утвердилось босяцки-пренебрежительное и криминально-подозрительное отношение. Большая часть народа по всей территории страны, согласно вульгарно трактуемым теориям классиков социализма, которые сами, очевидно, и в дурном сне не могли представить такого воплощения своих идей, оказалась по враждебную сторону идеологических и классовых баррикад. А ведь вопрос о земле всегда был ключевым вопросом отечественной государственности, жизни и быта народа, его исторической судьбы. Должен сказать, что, по моему мнению, вопрос этот еще предстоит решать. А пока без решения его наше государство, что дом без фундамента. Потому и качает так, что того и глядишь, развалится.
В 1890 году Пановы решили вернуться с хутора в Приморско-Ахтарскую. Нужно было учить детей грамоте, да и надоело жить на отшибе. К 1892 году было закончено строительство дома, о котором я уже упоминал. А за 20 лет до этого мой дед Яков Захарович Панов женился на казачке Кучеренко, родом из станицы Бриньковская, которая перед смертью родила моего отца Пантелея Яковлевича. Примерно с этого момента чисто русский род Пановых начал растворяться в массиве южнорусских славян.
Вот так, к концу 19-го века Пановы сохранили лишь фамилию, а по внешним признакам, характеру и менталитету уже ничем не напоминали людей, пустившихся полтора столетия назад из лесов Пензенской губернии в бегство в поисках свободы. Род изменился внешне. К концу 19-го — началу 20-го столетия это уже рослые крупные люди, с казачьим характером. Однако, это превращение, как и перемещение по земле обширного Российского Государства, не принесло свободы.
Уже на моей памяти от моей прабабушки Татьяны сохранилось семейное предание о далекой русской старине. Это была маленькая, сморщенная, сероглазая старушка, темноволосая, курносая. Руки ее в локтевых суставах были поражены ревматизмом. Да и не удивительно: будучи крепостной, много лет подряд мочила в ледяной воде лен и коноплю, работая на хозяина поместья. Крестьянских женщин не жалели и буквально калечили их такого рода трудом. Но характера Татьяна была очень боевого. Жизнь научила ее полагаться только на себя и решительно действовать при сложных обстоятельствах. Прабабка Татьяна и рассказала о моей бабушке, казачке Кучеренко: брюнетке, высокой и стройной женщине. Дед, Яков Захарович, женился во второй раз. И снова на украинке — Варваре Никитичне Дидюк. У них родилось семеро детей. Они были сводные братья и сестры моего отца Пантелея Яковлевича. Должен сказать, что это несколько отдалило моего отца от этой ветви Пановых и сделало отношения достаточно прохладными.
В конце столетия Пановых начали преследовать неудачи. В 1894 году были взяты в аренду 20 десятин земли. Их распахали и засеяли зерновыми, но весь посев погиб, съеденный земляным червем. Однако земля была нанята на два года, и дед решил, после тщательной обработки, снова засеять ее зерновыми. Однако и в следующем году беда повторилась. В дом пришла нужда, усугубленная засушливым годом по всей Кубани. Дневной рацион был сведен к скудному одноразовому питанию, а иной раз дело доходило до сбора очисток от картофеля. Спасало и то, что крестьянские семьи того времени обладали очень высокой живучестью. К тому же, власть была предельно сосредоточена в руках главы рода. Я помню, что когда водружался на стол казан с пищей, из которого хлебали деревянными ложками и ставился хлеб, то никто из младших не имел права начинать еду, пока старший за столом, перекрестившись, не опускал ложку в борщ, суп или кашу. Хлеб резал самый старший, делая это на весу, потом собирал в ладонь крошки и с громким хлопком ладонью об открытый рот, отправлял его по назначению, не забывая всякий раз сказать что-нибудь наставительное или просто ласковое о хлебушке. Помню, как-то раз, кто-то из молодежи погорячился: первым опустил ложку в общую миску. Расплата последовала немедленно: деревянная ложка деда Якова шлепнула отступника по лбу, оставив в качестве награды ошметки капусты. Обед был неприхотлив — обычно из двух блюд: борщ и каша. Разнообразили меню то курица, сваренная в борще, то дыни или арбузы в летнее время. Картошка была сравнительно редким гостем на столе: на Кубани она росла плохо — слишком много солнца, да и чернозем не самая лучшая основа для урожая «земляных яблок». Картофель привозили из Воронежской губернии и с Украины.
Порядки, царившие за столом, были как бы небольшим слепком с отношений в трудовой жизни семьи. Каждый в ней имел весьма непростые обязанности и работал, практически весь день, с утра до вечера. Работал в охотку, с выгодой. Именно так потом безуспешно призывали трудиться крестьян, насильно согнанных в колхозы, в эпоху недоразвитого, развитого и переразвитого социализма. В крестьянской семье — главной производственной ячейке общества, царил дух труда и аскетизма. Считали и торговались за каждую копейку, вещи латались, штопались и перешивались, беспощадно преследовались лень и пьянство. Пороки эти осуждались морально, а если нужно, то и выбивались кнутом и даже оглоблей. Хочу сказать со всей определенностью: разговоры о якобы природном пристрастии русского, да и вообще славянина, к спиртному, попытки представить пьяницами всех людей прошлого — величайшее и злонамеренное вранье. Народ-пьяница никогда не сумел бы заложить основы пусть и очень, мягко скажем, своеобразной, но, несомненно, великой державы. Народ-пьяница не сумел бы выстоять ни в одной самой пустяковой войне. Беспробудное пьянство на своем веку я увидел уже в 30-е годы. Народ пил от осознания жестокости, бессмысленности и бесперспективности своего существования. Пили крестьяне, обреченные на нищету и бесправие, пили рабочие, которых заставляли халтурить, загоняя в пресловутые ряды
