каменной Москве» (№ 21).
В стихе «Как доселева мы жили на земле» излагается «священная история» христовщины и ряд основных положений ее учения. В самом начале текста возникает образ белого престола Господня, обладающий отчетливыми апокалиптическими коннотациями: это тот самый престол, на котором воссядет Бог в день Страшного суда (см. комментарий в приложении 1). Однако в нашем тексте действие развивается иным образом: Господь Бог сходит на землю во плоти и собирает праведных на святу беседу на апостольску, т. е. на радение:
По земли, сударь наш, Он катается, Поровну, сударь, Он с человеками, Во плоти, сударь, Он в человеческой. Собиралися, соходилися Со все со четыре со сторонушки На святу беседу на апостольску, Возмолилися ко Святому Духу, Проливали слезы ко источнику: «Государь наш, батюшка Святый Дух, Укажи нам путь свой Божей истинной. Нам как итти — до тебя дойти, До твоего царства до небеснова, До раю, сударь, до блаженнова?» Молитва услышана, и Святой Дух прорекает аскетические правила, подразумевающие запрет на употребление алкоголя, сексуальные отношения, гнев и бранные слова:
Вы не пейте же пойла пьянова, Ни вина, други, ни зеленого, Не ставите ж меды сладкие, Не творите, други, греха тяшкова, Не бранитеся словом скверным, Не гневайтеся всякою злобою, Не водитеся сестры с братиями. Путь до царства до небеснова описывается при помощи распространенного эпического топоса: он лежит через тихой Дон, Сладей-реку и Дарей- реку. Вместе с тем указывается и на неправильный путь: нельзя ходить на Шат- реку, она — шатовитая и отлучит от дела Божиева. Помимо влияния традиционной мифопоэтической топики здесь можно видеть и воздействие утопической легенды о «далеких землях», специально исследовавшейся К. В. Чистовым[739]. В связи с этим следует, по-видимому, сопоставить Дарей-реку из нашего стиха с крестьянскими рассказами о «реке Дарье», известными по материалам XIX в. К. В. Чистов предполагал, что легенда о «реке Дарье» возникла в первой четверти XIX в., но затруднялся ответить на вопрос о причинах ее появления[740]. Не исключено, таким образом, что эта легенда сформировалась по крайней мере на столетие раньше[741].
Заключительный мотив стиха — праведные восходят на Сион-гору и оглядываются посмотреть, не остался ли кто на сырой земле, — обладает отчетливыми эсхатологическими коннотациями. Характерная параллель этому эпизоду отыскивается в духовном стихе о Страшном суде из сборника Бессонова:
Выди-ко, человече, на Сиянскую гору, Погляди, человече, вниз по матушки-земли... И течет по земли речка огненна: Пламя пышет из реки с земли до неба. Как стоят у реки души грешныя, Души грешныя, беззаконныя, Оны вопят и кричат — перевозу хотят[742]. Вступительная часть стиха № 10 представляет собой вариант «начальной молитвы», или «Иисусовой молитвы», — главного ритуального песнопения хлыстов и скопцов (см. выше):
Дай, Господи Иисусе, свет Христос Сын Божий, С нами да, сударь, святые, Свет памилуй нас грешных. Пресвятая Богородица, упроси о нас о грешных У своего Сына, у нашего Бога, Тобою спасет от суда души наши грешныя На сырой земле. Дальнейшая часть стиха изображает появление христовщины с опорой на два доминантных образа: Сын Божий разсевает по всей подселенной свое Божие семя (здесь очевидно косвенное влияние евангельской притчи о сеятеле, более отчетливо она воздействовала на стих «Как у нас было в каменной Москве», о чем см. ниже); из семени вырастает свято древо кипарисно, на ветвях которого сидят царския дети, поющие песни — архангельские гласы. Изображение сектантской общины в виде дерева с сидящими на нем птицами характерно и для более поздних памятников фольклора христовщины и скопчества. Так, в одном из скопческих стихов о ссылке Кондратия Селиванова поется:
Под высоким небом, середь земли, Выростало древо кипарисное. Вокруг древа выростали алы цветики, Прилетали пташечки, пели оне песенки, Царския песенки, райския[743]. В другом песнопении история скопчества представлена следующим образом:
Уж во поле, поле, В зеленой дуброве, 
