- Эй, доходяга!
Птицелов обернулся.
- Ну? ·
- Не нукай, - буркнул десятник. - Помоги лучше.
- Чего делать-то?
- «Подзалет» в ангар закатить… Подъемник заклинило.
Они поднялись на верхнюю палубу, где на слегка накренившейся платформе подъемника стоял тот самый летательный аппарат. Теперь он больше напоминал огромную жабу - заморыша: плоская голова с выступающими куполками глаз, раздутые задние конечности, отвислое брюхо и тонкие передние лапки. Одни дэки, разобрав тяжи, прикрепленные к шасси «под- залета», растаскивали их в разные стороны. Другие пристраивали к платформе легкие металлические направляющие.
- Чего стоишь? - буркнул Штырь, видя, что корчевщик мешкает.
- Штраф снимешь? - спросил Птицелов.
Штырь крякнул, почесал в затылке и сказал:
- Ладно, черт с тобой!… Значит, из трех с тебя снимается два. Один в счет премии…
- И с Облома сними! - потребовал Птицелов.
Десятник воззрился на него, точно на воскресшего Неизвестного Отца.
- Как скажешь, - отозвался он, переварив услышанное. - Иди работай! Тоже мне, блаженный выискался…
Когда Птицелов вернулся, в кубрике уже ужинали. Голодные делинквенты дружно скребли ложками в солдатских манерках. Птицелов сел на свое место, и Облом пододвинул к нему нетронутую порцию.
- Э-эх, - протянул он, с завистью поглядывая на то, как напарник управляется с кашей, - разве ж это еда? Вот, к примеру, в фактории Гнилые Зубы был один трактир, и назывался он «Багор», вот там подавали настоящую еду. Представляешь, Птицелов, филе морской свиньи под ядовитым соусом… честное слово, так и назывался - ядовитый соус. С ним, знаешь ли, лучше не перебарщивать. При мне один доходяга на радостях полмиски себе набуровил, хоть трактирщик и предупреждал его, сам слышал. Так и выбросили бедолагу в Отвальную лагуну. А там спруты жирные такие, от переедания, их еще отлавливают потом для адмиральской столовой. Деликатес, говорят…
Птицелов молча доел кашу и потянулся за кружкой с йодовым чаем. Облом еще распространялся на излюбленную тему - о нравах и быте довоенного Курорта, а остальные дэки принялись отпихивать скамьи и поносить последними словами жадюгу кастеляна, выделявшего для камбуза слишком мало продовольствия. Такой сценой заканчивался у них каждый ужин. Традиция, массаракш…
Птицелов выпил одним махом чай и тоже хотел подняться, но Облом вдруг дернул его за рукав и прошептал:
- Ну, зачем тебя Хлыщ-то вызывал?
- Похоже, откинулся я, - ответил Птицелов.
- Вот-те раз… - повесил нос Облом. - Выходит, Слепоухий не зря болтал про запрос? Это что же получается, досрочное расторжение договора, так?
- В самую точку, - отозвался Птицелов.
Как бы там, - Облом почесал обожженную макушку, - не прознали что-то о твоих прошлых делишках.
- О каких прошлых делишках?
- Я почем знаю! Жил же ты за счет чего-то, пока не забрили в дэки! Парень ты крепкий, с ружьем обращаться, гляжу, умеешь. Мог и заставы пощипывать, мог гоповать на дорогах. Ну, не мое это дело в общем… Кто из нас без греха? - Облом хохотнул с деланной веселостью. - Да здравствует новый порядок! Да сгинет память о Неизвестных Отцах, как о дурном сне! За убийство или за изнасилование сейчас закатывают в медленно застывающий цемент или в растворитель опускают. Снимают на пленку и по телевидению крутят вместо «Волшебного путешествия»… «Раскаиваться поздно!» - так программа называется. Это самое пакостное. Хотя нет, самое пакостное оказаться на «гондолах». Знаешь, старые такие субмарины, с реакторами на медленных нейтронах. Так вот, эти самые медленные нейтроны медленно так тебя разлагают. Видел я как-то покойников с «гондол», три ночи потом спать не мог. Все равно что ходячие мертвецы из кинемы, только уже не ходячие…
- И за что же попадают на эти самые «гондолы»?
- За убийство государственного чиновника, брат. Преступление первой степени. Статья седьмая дельта-прим уложения о наказаниях… Надеюсь, ты никого из госслужащих не грохнул, а?
- Типун тебе на язык… - прошипел Птицелов, разглядев в остатках чая лицо убитого дезертира.
Они поднялись из-за стола, потопали в свою секцию. Свет в потолочном колодце быстро тускнел. Вот- вот должны были зажечься «автолампы» - хитроумные приспособления на аккумуляторах, накапливающие за день энергию Мирового Света. Самые нетерпеливые из дэков пытались наудачу бросать игральные кости, но в сумерках крохотные зарубки на гранях разглядеть было невозможно. Игроки спорили из-за каждого броска и дергали Птицелова, желая, чтобы он выступил судьей. В конце концов, он показал всем увесистый кулак, скинул ботинки с шестипалых ног, взобрался в гамак и прикрыл ладонью усталые за день глаза.
- Эй, Птицелов, - окликнули его. - Вставай! Пора научить этих сосунков, как следует швырять кости в дырявую задницу фортуны… Ты че, спишь?… Ну спи, спи, набирайся сил для Малвы…
К полуночи, когда корчевщики угомонились, Птицелов открыл глаза и тихонько выбрался из гамака. В два мягких прыжка преодолел расстояние от своей секции до двери, с нарочитой небрежностью опрокинув забытую кем-то на столе железную кружку. От шума немедленно проснулся Снулый Карась - штатный стукач коменданта - и уставился бельмами на Птицелова. Было очевидно, что в подсознании сонного стукача немедленно отпечатался образ крадущегося к выходу корчевщика, который намылился ублажить свою похоть. Завтра же об этом станет известно Хлыщу в числе других мелких нарушений договорного устава, как то: игра в «огранку» на деньги, излишне эмоциональное обсуждение текущей финансовой политики руководства, покуривание разрыв-травы вместо употребления разрешенного насвая.
- Стучи, стучи, милый, подумал Птицелов, выскальзывая за дверь. Мне твой стук не сильно повредит. А вот тебе - не знаю. Знаю только, что напрасно ты, братец, считаешь, что лучше быть грешным и здоровым, чем святым, но мертвым. Оно ведь по-всякому повернуться может…
На верхней палубе было чуть-чуть прохладнее, чем внизу. Бледно фосфоресцировало небо. От его свечения даже тени выглядели расплывчатыми, словно неуверенными в себе. На выпуклостях моторных кожухов застыли часовые. Внутрь периметра они, скорее всего, не смотрели. Как правило, их внимание целиком и полностью приковывали джунгли, поэтому Птицелов шел почти не скрываясь. Он уже собирался свернуть к командной рубке, проникнуть в которую можно было через верхний люк, если знать, как его открыть, когда из тени носового киля вышла женщина.
Светлые ее волосы в темноте казались припорошенными пылью, а глаза будто притаились в черных впадинах глазниц. Она мелко дрожала - было слышно, как выбивают неровную дробь хищно оскаленные зубы. Это была Малва, захваченная врасплох приступом болотной лихорадки. Птицелова она не замечала, а он растерялся, не зная, как поступить. Бросать ее здесь было нельзя: того гляди, язык свой проглотит. А если не бросить, считай, сорвалась ночная вылазка…
Он все- таки выбрал Малву. Взял ее за крупные плечи и легонько потряс. Ее зубы выбили дробь иной, нежели прежде, частоты.
- Муу-тооо-шаа, - проговорила она, - уу- вв-е-дддиии мяа-а…
- Сейчас, Малва, потерпи, милая…
Теперь мешкать было нельзя. Птицелов взвалил женщину на плечо и понес в единственное место на барражире, где в ночное время было чисто и безлюдно - на камбуз.
Пришлось вновь идти через нижнюю палубу. В этот час лампы были отключены. Птицелов несколько раз запнулся о комингсы и поскользнулся-таки на блевотине. В довершении всего - наткнулся на часового, невесть зачем охранявшего бывшую офицерскую кают-компанию. Наверное, там ночевали «Янтарные орлы». К счастью, охранник бессовестно дрых с карабином в обнимку. Его храп органично вплетался в сонное бормотание ночных джунглей.
Птицелов тихонько подергал дверь камбуза.
