— Это ты правильно сообразил. За такого козлика тебя на зоне орденом наградят. А так как ордена металлические на наших зонах не в ходу, распишут тебе на всю спину акт мужеложства, — Тебя с Гомиком, в Козырной Фуражке. Тебе это надо? А так хулиганка и есть хулиганка — со всех сторон круглая статья.
— Как он там?
— Кто? А-а, Участковый! Ожег на все легкие. Ему вскрыли трахею и вставили шланг от кислородного баллона. Он орал безобразным ором три дня и две ночи.
Выдыхать то ему нечего, вот и выл дикие ноты на пределе громкости минут по пять, а то и десять. И так без перерыва на сон и прием пищи. На третью ночь, кто-то по запарке баллон его передвинул и об стенку случайно краник и перекрыл… Умер Участковый.
— Да…. Спрашивала как-то меня бабушка — где Прощенье, а где Наказанье? А в чем Преступленье и в чем Спасение? Она не говорила… Только что-то о человечьем обличье, которого нельзя терять.
— Да красавица была, Маруська.
— Почему была? Она мне и сейчас — красавица.
— Да, да это ты прав. Не бери на сердце, — это я в голове кино кручу, архивное…. А ты все ж меня послушай.
Парень ты весь правильный и справный, — но честный. Дурак дураком. Не обижайся на старика, но куда ты собрался с гордой головой? В монастырь? В Высокое собрание? Там клоака, отбросы. И что ты там себе насочинял, что должен пройти? Тюрьма не показатель. Была ж задумка у Хохла вашего, эх… но Маруську ты тем уберег. Не от позора. Ей перед людями стыдится не чего. На нее любые помои вылей — святой водой сойдут. От разора, нищеты треклятой уберег ты её, внучек. Так я за это тебе молодому мозги и вправлю. Слушай меня старого ходака, прошедшего и 'Сучий Передел' и 'Красную Шапочку'.
Как не сопротивляйся, как не бди, а будь ты хоть с хряка весом и с бицепсом в телячью ляжку — подловят: раком загнут, черенком лопаты целку в очке пропердолят, а в хавальнике челюсть, специальным приемом отстегнут. Что б за хер зубами не цапнул. Выебут, да в ебало нассут. Пробьют в зубах ножкой от табурета проем, под размер папиного хуя, да губы по бокам набьют для упругости смачного чпока. И будет у тебя не рот, а ебальник. Загонят жить под лавку и хлебать тебе баланду дырявой ложкой.
Твоя судьба, — учись с людьми общаться, и людей от падлы отличать. А падл не мутузь без правильной обосновы — подставляйся, провоцируй, прикинься, коль надо, — слабым и трухлявым, что бы хоть раз, для авторитета, перед всем честным народом прояснить проступок падлы и наказать при всем собрании. И быть тебе тогда — честным фраером. Конечно, опустить тебе падлу до петуха не позволят, и ты на это серьёзно не покушайся, — ведь почти всякая падла у кого-нибудь из блатных в шестерках, но попытку нарисуй, если обоснуешь такой край правилки, тут же к тебе пахан падлы подойдет до компромиссу, а это уже — уровень!
Так научал его жизни длинными тюремными вечерами старый зэчара — старший брат деда Камаринова. С шестнадцати лет брошенного в адово горнило лагерей, где делили власть Воры и Суки. Где кучковалось по углам уже чистое зверьё: бендеровцы и полицаи, басмачи и абреки. Как между Сциллой и Харибдой проходил юнец меж перьев и куканов. Весь осторожный, а доигрывался до 'Красной Шапочки'. Когда за повторный фуфел — проигрыш в карты, право его зарезать было и у последнего зачуханого вафлиста.
Он выжил, — молодым человеком, принявшим воровскую черную масть, и, видно для смеха, заброшенного в вагон на пересылке. А может слишком чистенький бушлат вызвал у кого-то из вохры классовую ненависть. В том вагоне было половина воровских авторитетов еще с довоенных лет, а половина их бывших подельников пошедших защищать Родину, дослужившихся до старшинских и офицерских погон — суки, в общем. Вагон вскрыли только по прибытию, на четвертый день. Ни одно стоячего и сидячего- на полу, на нарах просто куча. Куча трупов. А он выжил. Выполз, стонущий, из под окоченевших тел с пером в боку.
………………………
…Менты горели жаждой мести. Но, ни судье ни, тем более, районным властям раздувать акт поджога до акта кровной мести и гражданской войны не хотелось.
Менты даже на суде пытались гнуть свою 'Погромную' линию. Но судья прервала очередного 'свидетеля' в форме и с погонами:
— Вы оказываете давление на суд. Не приводя фактов, разглагольствуете вообще. О низкой, якобы, морали сельчан. По-вашему получается, что это жители, именно этого небольшого села постоянно наезжают в город и затерроризировали весь районный центр. Это они снимают все бани в городе и не дают вам помыться. Это они собирают всех женщин легкого поведения и не дают вам попользоваться.
Молчите! Это они, а не вы. Они приезжают в город и устраивают пьяное стрельбище в центральном парке культуры и отдыха. Это они, а не вы выпивают всю водку в городе, что к утру вам опохмелиться нечем. Молчите.
И сядьте! Это ваша объяснительная у меня в руке. Объяснительная прокурорскому работнику по поводу вашей отлучки с поста дежурного: ' так как вечером к нам приехали сельчане и пробыли долго, с утра ни в одном ларьке поблизости от ГОВД не было ни одной бутылки спиртного!'. Это какие такие 'сельчане', — не господин ли Участковый, со товарищи?
Так, прямо в суде, по месту работы жены, произошел очередной акт драмы под названием 'семейная жизнь', где муж майор, дежурный городского отдела внутренних дел, а супруга председатель районного суда.
Судья терпеть не могла некоторых коллег мужа, как правило его собутыльников. А местных проституток, которых местные менты крышевали, — как сказать, помягче…. Сама б удавила.
Референт суда рассказывала, что когда принесла документы по 'горелому' делу судье, то в щелку не плотно прикрытой двери видела выражение лица этой женщины. Она читала список жертв пожара. Работники милиции, спортсмены — бандиты и местные красавицы — путаны. Лицо обрело выражение плотоядное. Хищника созерцающего огрызки обильной трапезы.
Вышло: гильзы, — так от прежних, ментовских же, забав. Есть свидетели. Ваня спал в кабине, когда поджигали гараж, а не баню. Есть свидетели. Поджигали, состоявшие в бегах Камарин с Витькой, в состоянии аффекта ревнивые да пьяные: не поделили с милиционерами и их городскими друзьями девку Ленку, бывшую сельчанку, перебравшуюся в райцентр (она парилась в бане с пострадавшими). Скоков, как взрослый и не пьющий, бегал между ними и протестовал. Огонь перекинулся с гаража на баню, из бани одумавшиеся поджигатели, руководимые проснувшимся Ваней, успели спасти двоих, остальные сгорели. Обвиняемые скорбят и сочувствуют вместе с общественностью.
Участковый показаний не дал и умер в больнице, но спустя три дня, что по закону переводит его из категории 'непосредственно убитого' в 'тяжко пострадавшего', хоть и мертвого. Второй пострадавший спортсмен, призер области по классической борьбе при даче показаний сообщил, что был пьян ничего не помнит, с версией адвоката сельчан о разборках из-за девки согласен, а под конец заявил, что 'предъяв до колхозников не имеет и зла просит не держать, если что'.
В общем 'хулиганка', пусть и отягощенная непредумышленным убийством, переведенная стараниями адвоката и непротивлением судьи в 'убийство по неосторожности'.
В общем, нечаянные 'паровозы' Камарин и Витька пока бегали по округе, да таились в тайге, их соучастникам — Скокову и Ване дали по два года. Только 'везде положительному' Скокову — условно. А 'мутному' Ване, заявившего поначалу вообще, что он гражданин другой страны, дали 'общего режима', для науки.
Кстати, Ваня некоторое время недоумевал, что нашлись свидетели по самым скользким моментам, а о том, что он приехал из Германии, знало всё село, а не один о том и не помянул, даже любимая бабушка Маруся. Это всё ему было тяжко растройно в душе. Пока сокамерник не возмутился его обидам:
— Да ты что! Да это высшее всё! Вся деревня знала и никто, ты слышал: ни кто, ни одна падла ни вякнула, ни один дурак не проговорился! Хотя во всякой другой деревне обязательно хоть одна гнида да нашлась бы. Никто не выдал тебя, что ты Иностранец!
Ваня опять не понял и таращился бестолково.
— Ты пойми. Они люди темные, пусть и с образованием. Кто техникум, а кто и институт, директор школы даже университет, закончили, — а все ж темные. Природа у них такая. Так, грамотный —
