— Уважаемый, выслушай нас, пожалуйста. Мы знаем: ты у русских в авторитете был, с правильной Зоны пришел. Да и местные Зоновские начальники тебя уважают. Ты с послаблениями, ты учишь зеков в школе, у тебя есть деньги. Ты и так можешь себе достать, что пожелаешь. Ни кто, упаси Бог, на твоё не посягает.
Но есть традиции, правила. Часть того что пришло с посылкой, по законам шариата, должно быть отдано на распределение среди обездоленных. У Палестинцев есть мулла, он и распределяет Божью часть. Конечно, палестинцы — самые обездоленные. Это у них дьяволово отродье — евреи — итак отняли саму землю Это они так говорят, не мы. Им надо чем-то загасить пламя сжигающей их сердца ненависти. Чем-то смягчить их несчастье мученическое…. Всего лишь десятая часть, — ради Бога. Согласись, что хоть каждый молится своему Богу — Он один на всех.
Ваня отпил компоту из стакана, дело было на обеде, и наклонился к ним заговорщески:
— А можно я сам буду отдавать, — тайком, после, — что б авторитета не ронять?
— Конечно, дорогой! Только двадцать процентов, и в первую очередь…
Глухой шлепок под подбородок не возбудил постороннего внимания но прервал вдохновенное развитие пунктов условия соглашения о почетной сдачи крепости под названием 'Немецкий Ваня'.
— Мудачьё, вы, мудачьё. Эта зона находится на Российской земле. А значит на моей земле. Моя родина, моя земля — и в Германии, и в России. Так вышло. И ни там, ни здесь у меня, ни кто ни чего не возьмет. И не принудит меня. Я сам могу дать, но лишь с добром в душе.
Один из армян сжимал рот, из которого капала кровь, отстранился от стола. Второй же, как ни что не бывало, на той же ноте продолжил переговоры.
_ Уважаемый, у тебя мы слышали в Германии предприятие, и не одно. А там строго! Та ты же платишь налоги.
— Да плачу. И плачу с чистым сердцем. Это моя страна.
— Ну, вот видишь. Отнесись к этому как к налогу, что ты платишь в своей Германии.
— А в России у меня тоже предприятие. Правда, пока одно. И пока платить я не планирую. Потому что земля моя, а власть чужая, и ей я на пропой и прожёр ни чего не дам. Пока не увижу, что и для моего села она что-то делает. Так что валите ребята к вашим 'палестинским демократам'.
— Они не наши. Мы лишь хотим мира, дорогой.
— Мне плевать, чьи они, и чьи вы. Мой ответ: 'нет'. Ни копейки. Ни крошки. А будете воровать, — объявляю всем: что по моей просьбе, при упаковке посылок в Германии, предварительно смазывают все вещи и продукты свиным жиром. От хряка — производителя. Пусть, падлы, давятся.
— Ай, зря, дорогой. Они злопамятные. Может кровь случится. Послушай нас — умерь гордыню. Мы тоже, может сказали что-то не то: десять, десять процентов, дорогой! Вровень с самыми достойными. У иных, у кого и половину, а у кого и всё отбирают. Прислушайся к разумным словам, мы ведь с тобой, брат, христиане.
— Поздравляю вас. А я еще не определился, — достоин ли я, называться Христианином.
Или, черт с тем! Пока на Зоне, пока кругом гниды и жизнь говно: быть мне язычником.
Буду безжалостным Русом, кровожадным Тевтоном…. Обрею голову, оставлю чуб, а на груди орла наколю. Буду отрывать бошки и пить кровь. Не составите компанию?
— Ай, не шути так.
— А я не шучу. Их власти, где я — не будет. Я первый не начну, но я их сделаю. С Божьей помощью!
Ваня чувствовал, как закипает кровь, но контролировал себя. Он, преодолевая самоуспокоенность, легкую ленцу и свой же страх перемен и бойни, захотел поставить эксперимент по организации сопротивления, обрести опыт революционера. Все цивилизованные зеки признали его лидерство, даже японцы и корейцы.
Он никого не обирал, своего хватало, но был третейским судьей. За суд ему, конечно, несли подарки. Но он намекнул, что ценит не еду, а вещи изящные. И у него появились прекрасные ножи и кинжалы с удивительным и рукоятями. Учитывая самодельность и не богатый, как кажется, выбор материалов. Дальневосточные веера, шелковый халат, трубки курительные и другие интересные вещи.
Были свои приближенные, сидящие с ним за одним столом. Среди них два очень независимых типа, но видно не обладавшие Ваниной харизмой, и не ставших лидерами. Первый — пожилой, но ловкий японец.
И второй — такой же как японец худощавый, но высокий южноафриканец. Который при знакомстве, назвал свое имя и протянул визитку. Белую картонку, с надписью по верхнему краю ' Южно Африканская Республика'. По середине, жирно, но не крупно, его имя и под ним маленькая скромная приписка: 'инструктор'. Позже Ваня узнал, что он ветеран Южноафриканского спецназа. Инструктор боевой подготовки при организации наёмников и её совладелец.
Посажен как раз за вербовку россиян в свой коллектив. Так он считает. На самом же деле за банальную драку в ресторане. Он был под градусом и не рассчитал последствий своих профессиональных действий. Был очень мнителен. Считал, что посажен ветеранами 'Альфы', с которыми он в том ресторане и пил.
Эти же ветераны его несколько раз навещали на зоне. Он с ними мило и корректно беседовал, получал от них подарки. А на недоумение Вани отвечал, что все это тонкая шпионская игра. Словом, был он малость не адекватен.
Пожилого японца — 'Дедушку-Якудзу' — взяли в аэропорту при выходе из ВИП зала на посадку в аэродромный автобус. Он уже практически уже покинул Россию. Он имел дипломатический паспорт. Но при задержании уверял всех, что он не он, а воспользовавшейся похожестью с ним, — высокопоставленным японцем, — злоумышленник 'якудза'. Хотя на его теле не обнаружилось ни одной наколки, чем так известны братки из якудзы.
Он был в хорошей форме и с чистой кожей. Пойман был случайно, но верно за наглость наказан господом Богом. Он проносил ручной кладью полный чемодан — 'дипломат' — чистейшего героина. Рядом, по своим делам случайно проводили пограничники служебную собаку — овчарку. Так она, проходя мимо японского 'волшебного' чемоданчика, просто упала на бетон и принялась перекатываться. Блаженно похрипывая, постанывая, будто поймала приход.
По всему, потаённому для не сведущих, Ваня видел, — бойцы из обоих 'тихушников' знатные будут. Но он опасался за всех остальных европейцев. Он сомневался в их способности к самоорганизации военного типа. Поэтому решил подстраховаться и обрести союзников в крупном китайском клане, эдаком зоновского типа 'чайна-тауне'. Вот только чем их подцепить — всем удовлетворенных и дисциплинированных?
Его провели к одному человеку. Тот был слегка в теле и в росте, на фоне мелковатого окружения, китайцем. Ваня принялся ему доказывать, что европейцы единственная преграда между 'Палестинским Халифатом' и 'Поднебесной' и её представителями здесь. Порушив белых, они накинутся на китайцев. На что китаец надел маску презрительного сомнения. Тут Ваню осенило. Он вспомнил историю, и сказал что всё бешенство мусульман от их породы — ленивой и самовольной Они не то, что трудолюбивый и законопослушный китайский народ. И вся их свирепость от того, что они лишились привычных для своего уклада рабов. У них завсегда процветал рабский труд.
А китайцев они вообще презирают. Потому, как с ними практически в боях не сталкивались. Подержите нас, если не как друзей, то, как щит, что бы они разрывались своей ненавистью между европейским щитом и китайской булавой.
Китаец задумался. Сказал, что ему надо посоветоваться.
На следующий день Ваня пришел за ответом. Ему сказали подождать. Он удивился вслух: мол, что ваш Главный, с Пекином советуется? На что удивились уже сами китайцы: 'А с кем же еще?'. Ваня ушел очень озадаченным.
……………………
В лагере росло напряжение.
Особенно чувствовалось как оно, сквозило в столовой во время совместного приема пищи. Ваня был готов к вспышке насилия в любой момент.
Готов был и к превентивному нападению из-за угла и на себя лично. Поэтому когда из-за угла — не
