услышал — почувствовал тихий шорох бега — весь приготовился. И когда только возник намек прикосновения — контакта — с разворота ударил.
Обернувшись вслед за кулаком, увидел, как падает навзничь Беннас.
Ваня обдало жаром. Он бросился к нему.
— Что случилось. Почему не крикнул меня по имени. Почему не позвал?
Беннас успел лишь виновато улыбнутся, и отключился. По телу пошли судороги. Изо рта пошла пена. Ваня подхватил его на руки и побежал в санитарный блок.
Беднягу Беннаса быстро приняли из Ваниных рук на стол. Велели выйти, но не далеко. Предстояло объясняться с оперативным работником.
Ваня порывался войти в операционную, но дюжий санитар его отстранял. Ваня принялся приставать ко всем входящим и выходящим, но даже врач, приятель и собутыльник, отмахивался и спешил мимо. Он прождал около двух часов.
И вот, когда Ваня был в медицинской зоне, и началась Большая Разборка.
Случилась драка на выходе из рабочей зоны. На отряд европейцев, шедших в колоне, набросилась толпа, спереди и сзади. Благо, Лагерные постройки позволяли именно такое нападение. Случился даже десант сверху, со второго этажа, на головы идущих.
Исход бойни был бы плачевным, если бы два 'тихушника', японец и африканер, не организовали растерявшихся, хоть и загодя вооруженных зеков. Они пинками согнали их в плотный кулак, и повели на прорыв из рабочей зоны, к бараку отряда. Где всё было готово к 'правильной' обороне.
При прорыве, преследовавшие их 'душманы', неизбежно столкнулись с безоружной, таковы правила, администрацией лагеря. И принялись отвязываться на 'гражданинах начальниках'.
Более половина 'белого' отряда прорвалось — не рассеялось, и не свалилось прибитым. Загодя отработанным манером 'Войны Беспредела' забаррикадировались. Их пытались поджечь, высадили стекла в окнах — но загороженные кроватями проемы не способствовали нападавшим. Но откуда-то появились подобия таранов и войско Палестинского Халифата пошло на штурм в чаде и дыме.
В это время Ване сообщили, что Беннас умер.
Ваня оглянулся: в дверь вносили, вводили первых пострадавших, унесших ноги от основного очага бунта. По санчасти забегали военные, готовясь к Акту Миротворчества. Зоновский Омон готовил, подгонял свою сбрую.
Ваня с санитарами присоединился к ним. Его пытался изолировать один из начальников. Но на выручку пришел его друг — врач. Услышав мнение о нем и других врачей, начальник, взглянув в Ванины глаза, увидел там что-то такое, что сказал:
— Пусть идет. Каску ему только дайте. И бронник.
Ваня стал отнекивался. Но ему раздраженно пояснили:
— Не о твоей башке забочусь. Чтоб не выделялся. Наши же тебе и дадут просраться.
Когда он с отрядом вошел в Зону, то понял — все уже кончилось или кончается. Но в бой, в самый решающий его момент, когда казалось — вот, вот и рухнут преграды барака — вступили китайцы.
Вооруженные палками они муравьями посыпались мусульманам на спины. Это в тот момент, когда они большей частью уже застряли в узких проемах при штурме европейского барака.
Омон резким дружным рывком окружил основной очаг. Заорали в мегафон команды. Китайцы дружно побросали палки, а 'душманы', в большинстве своём, уже ползали побитые… Омоновцы тут же принялись 'винтить' руки зекам и партиями отпралять их вдругой конец лагеря.
Вокруг, хромая и постанывая, пытались расползтись ни как не агрессивные кучки покалеченных людей. Омоновцы облегченно вздохнули и чуть расслабились. Ваня, сняв каску и вручив её ближайшему омоновцу, вырвался из строя и побежал к бараку.
Но не одной жертвы не попалось на его пути, никого, на ком отвести душу. Он завернул в какую-то разгромленную нишу, сел на пол, и заплакал.
Он не плакал когда его бил отец, он заплакал лишь, когда обнялся с бабушкой Марусей, но тогда он плакал непроизвольно. А сейчас он хотел плакать, и он плакал навзрыд. Он рвал на себе одежду и царапал до крови лицо и грудь, но жечь жара не проходила. Это огонь полыхнул в мозгу и обжег всё тело сразу, как только он увидел, кого ударил.
Он чувствовал, осязаемо чувствовал тот краткий, микронный миг, который надо было остановить, попридержать. Пусть и не смочь остановить удар, но притормозить — снять, те лишние килограммы силы, оказавшиеся убийственными. Смертельными для, впервые может быть, именно в лагере, ставшего жизнерадостным Беннаса.
Именно в лагере, у Беннаса оказался первый настоящий друг, который доверил ему дело по силам, и который заставил его поверить в нужность его малого участия. И, главное, поверить в Не бесполезность жизни, в её Не безнадежность.
Ваня сжимал кулаки. И там, внутри них, он чувствовал тот микрон времени. Тот, который он сжимал — он был лишним и убийственным. Ваня ощутил, осознал и поверил — Время равняется Силе.
Время и Сила (Энергия). Они взаимозависимы и взаимо обращаемы. И меж ними нет преграды понятий Пространства и Жизни. Пространство и Жизнь зависят от них, и не могут без них. А они — нет. Время и Сила.
………………
С Ваней грозились разобраться зоновские начальники, навесив на него, и бунт, и убийство Беннаса. Но всё откладывали, будто винтики бездушного механизма исполнения наказания одушевились, и вот, вдруг, не трогают человека, страдающего из-за гибели друга.
Но говорили, что Ваню пугают только для порядка. Виновными за всё будут заявлены другие, до кого раньше было трудно добраться. Несколько раз приятель медик садился рядом и втолковывал Ване, что он не виноват. Беннас и так был не жилец. Ему стоило, чуть сильней поскользнутся. И не надо ударяться головой. Нет, — просто сильнее встряхнуть её, и ниточка его жизни окончательно бы лопнула.
Что и случилось тогда, когда он по радостной своей дури бежал сообщить, успеть первым, радостную весть. Ванино дело передали на рассмотрение по досрочному освобождению.
Оказывается: Ваню не щадили, а ждали высоких гостей из специальных служб для участия в Ваниной экзекуции. А может и для отдельной беседы.
Экзекуция не получилась. Ване постановочным голосом сообщили, сколько ему карячится за убийство шведского подданного. И за многое другое, если потребуется, по списку. Но он так посмотрел на заседавших господ начальников, в погонах и без, что старший беспогоный подал какой-то знак и представители местных зоновских властей быстренько покинули помещение. Старший еще раз, в тишине, внимательно посмотрел на Ваню и сказал просто и прямо:
— Вы будете работать на службу внешней безопасности России?
Ваня в тон ему и ответил коротко:
— Да, буду.
…………………………….
После знаменательной вехи в Ваниной жизни — разговора с людьми в штатском, его скорейше освободили. Перед самыми открытиями прощальными зоновских ворот, сам господин кум лагеря, вышедший его проводить, посетовал:
— Ты вот уезжаешь, а глади — порядок при тебе установился не плохой. Кого порекомендуешь в лидеры под тип 'Смотрящего', что б в зоне тишь была?
— А кого-нибудь из армян. Они хоть договариваться умеют.
— Но с тобой не договорились?
— Я, — сказал Ваня, — особый случай. А тебе главное, что б тишина была. А это чаще не гегемония какой либо группы над всеми, — а баланс интересов и сил. Армяне это смогут. Чего — чего, а считать они умеют.
— А я думал того длинного Южноафриканца подтянуть.
— Упаси тебя Бог! Если не хочешь трупы тележками вывозить. Скоропостижно и по неустановленной причине скончавшихся.
