телефонная трубка и умиротворяющее выражение лица на секунду успокоило, вскочивших было кавказцев.
Ваня протянул открытую книжку сотового. Но не отдал, и, словно играя, или еще что — поднес телефон к своим губами и нажал кнопку. Кнопку вызова телефона на забитый номер ребят на улице, и дождавшись почти незамедлительного ответа, закричал в трубку: 'Вали!'.
Кинул телефон в лицо абреку. С разворота второй рукой вбивая клинок ему под грудину. От мощного удара не тяжелый чеченец подлетел и рухнул на стойку с телевизором.
Последний оставшийся, хоть и с брюшком, сноровисто перепрыгнул, чуть-ли не кувырком назад, кресло. Метнулся к двери на балкон. 'Держи его! Вали!', — крикнул Ваня двум вскочившим с мест оторопевшим русакам. Один, опомнившись, успел хлобыстнуть дверью по ногам кавказца выпорхнувшего на балкон, а второй двинулся на помощь Ване. Наносившему мало прицельные удары ножом. Серией по туловищу упавшего и катающегося по полу абрека.
К тому времени уже грохнуло пара выстрелов в коридоре и несколько неритмичных выстрелов на дворе. 'Помощник' упал на пол, хватая абрека за ноги. Когда это ему удалось, то удалось и Ване схватить противника за кадык, и взглянуть в обезумевшие черные глаза жертвы. Ваня крикнул: 'За Беннаса!' и перехватывая на нож, вонзил лезвие прямо в глаз врагу. По рукоять.
Тишина звенела в комнате на у лице и в коридоре. Открылась дверь на балкон, и от туда выглянула, очень чем-то удивленная, курносая ряшка, оправдательно доложившаяся:
— А этот то, того… н, у последний — не дорезанный. С балкона сиганул, зараза!
— Ну и? Посмотрел: чё с ним?
— Да! Упал. Четвертый этаж, все-таки. Там клумба старая, с лета. Четвертый этаж, а он полежал чуток — и как вчистит!
— Чего?!
— Я извиняюсь. Вчистит, как змея — ползком! Ей Богу! На передних руках приподнялся и как вчистит: задние волочатся как хвост, заносит их, а он ходу!
— Ладно. Все шуро уходим. Покидаем фатеру. Все в разбег, меня не искать. Сам найдусь. — Откомандовал последнее Ваня устало, и пошел к выходу.
……………………………
Спустя почти два года освобожденный из лагеря Ваня улетал в Берлин и, коротая время до посадки, тусовался в 'дьюти фри шоп'.
Тихонько, про себя напевая:
Давно мы дома не были, — Цветёт родная ель.
Как будто В сказке:
— 'Где Были?'
— 'За Три девять земель…'
Где Ёлки осыпаются, где ёлочки стоят,
Который год красавицы гуляют без ребят.
Зачем им
зорьки ранние, коль парни на войне,-
В Германии, В Германии — далёкой стороне…
Там он и встретил парочку. Русского немца предпенсионного возраста, сопровождавшего Нечто в шикарной спортивной упаковке, с капризными пухлыми губками и глазками пучком. Нечто — высокий худой парень с бриллиантиком на золотом кольце в ухе и маской высокомерной брезгливости на лице. Брызгая слюной тот комментировал предложения своего дядьки, перебиравшего товар на полках. Всё более и более громко выражая своё возмущение и презрение к ассортименту этого 'русского сарая'. Требовал от своего, как понял Ваня, родственника предложений более дорогой и выпендрёжной пищи.
Не столь высокий как племянничек, грузноватый дядька заметно подустал. Красное лицо покрылось потом, а глаза безнадежно бегали с полки на полку.
Ваня подошел, представился. Оказалось: российский дядя сопровождал в качестве прислуги сына своего богатого двоюродного брата, в его круизе в Таиланд и далее на Суматру, с пересадкой в Москве. Несчастный мужичек тихо пожаловался Ване, что вот уже кажется, он скоро из своих денег будет оплачивать капризы 'золотого мальчика' и его 'крутые' предпочтения. К тому же, из-за его громких 'Фе!' переругается со всеми встречными и сопутствующими на пути от Москвы до Патайи…
— А что же папа не дал сынку денег? Пусть сам рассчитывается.
— Нет, что вы! Мой брат очень строг и деньги перевел на отдельную карточку с обязательным протоколом покупок. И что бы я ни в чем ему не отказывал, но контролировал, — то есть без алкоголя, наркотиков и казино. Но карточка заблокирована до прилета в Таиланд!
— Да? И у него нет своих денег?
— Я вас уверяю, его отец все проверил — он очень строг!
Ваня перестал задавать вопросы и тоже принялся перебирать товары на полках. И как то, — совсем как бы нечаянно, пихнул Киндер Каприза под дых. А его ногу подсек и, тут же, с испуганным ойканием, подхватил падающего паренька и принялся, причитая, его отряхивать. Попутно ловко выбил из потайного подмышкою кармана плотную упаковку, и ловко закинул её себе в карман.
…………………………
В пачке денег скрученной и упакованной в два презерватива оказалось кругленькая сумма. 'Киндер Каприз' потерял больше чем Ваня два года назад в холодном поезде, увозившем его, еще совсем другого Ваню, в Сибирь.
Пусть теперь, мальчик, отдыхает в Таиланде, как папа велел. Некоторые подумают, что сердце Вани хоть немного, но пощипывала совесть? Он же обокрал юного соотечественника! Отнюдь нет!
Ване даже показалось, — когда он пересчитывал деньги, — что Кто-то, пристально наблюдающий за ним с Небес, удовлетворенно крякнул. И рассмеялся.
Вернувшись, Ваня заставил всех своих учить русский язык. А когда заехал переспать к своей подружке с прежних времён, понял, на каком языке она сама с собою разговаривала. На хохлятском!
Глава Седьмая
Сибирь — Москва.
Теперь поезд мчал их в обратном направлении. К свету неустанному цивилизации, пусть и насквозь искусственному, зато привычному. А то от 'природной здоровой жизни' начало подташнивать, как и от деревенского жирного молока, неразбавленного привычно водопроводной водицей. Тяжелы дары природы.
Поезд мчался, пусть это и были каких-то шестьдесят — восемьдесят километров в час, но в сравнении с недвижимостью вековых сосен его железное движение казалось стремительным.
Лишь только тронулись, серый лицом Мальцев забрался на верхнюю полку и, обхватив двумя руками кейс с Изделием, тут же захрапел, что ранее за ним не замечалось. Напарник оставил Егора один на один с рядами враждебных деревьев, смыкавшихся во след поезду в погоне за ним.
Тоска опустошала душу, а за глотку брало омерзение. Омерзение собой. Лекарство известно. А после, как напиться, раскрутить на 'куикли' — трах, ' трах по-быстрому', проводницу.
Но водка, купленная в вагоне — ресторане, агрессивно двинула в нос запахом ацетона, так что Егор не отважился и на глоток. А из проводниц, даже самая молодая, отдавала такой скабрезной похабщиной, что Егора своротило не хуже чем от вагон- ресторанной водки. Коллеги кинематографисты, на его стук и голос ни как не отреагировали. Наверно, по скорому, добавили снотворной дозы спиртного из своих запасов таёжного самогона и завалились спать. Он вернулся в купе один — трезвый и злой.
И, с таким вот настроением, принялся читать листки из старой папки.
