В это время появился михеевский По-2. Он сделал небольшой круг и мягко опустился на лед, стараясь подрулить поближе к Долгалеву. А тот уже бежал навстречу. Как только они поравнялись, Сергей, поднятый неведомой силой, вскочил в заднюю кабину, и По-2 тут же взлетел. Все это происходило на глазах у гитлеровцев.
Звено Зверева надежно прикрывало 'кукурузник'. Он набрал высоту и скрылся в облаках.
Весь личный состав следил за этим дерзким полетом. Командир дивизии специально прилетел на аэродром полка. Все волновались, переживали. И было отчего. Ведь человек целым и невредимым выбрался из звериной пасти!
— 'Девятка', 'Девятка', как там у вас? — то и дело запрашивали по радио с командного пункта.
— Все нормально, встреч нет, идем домой, — отвечал Зверев.
— Смотрите, чтобы в целости и сохранности доставили Долгалева! — не выдержал генерал Захаров, вмешавшись в радиоразговор.
— Все нормально, — повторил Зверев. — Михеев идет своим курсом, мы прикрываем.
И все же поволноваться пришлось. У наших истребителей уже было на исходе горючее. Им разрешили произвести посадку. Вскоре звено Зверева было на своем аэродроме. Теперь все с нетерпением ждали По-2 с Михеевым и Долгалевым. Но прошло полчаса, час, а его нет.
— Может, сбили, пока Яки садились? — предположил кто-то.
— Не такой Михеев растяпа, чтобы его после всей перипетии можно было ухлопать, — возразили товарищи.
Командир полка все чаще поглядывал на часы, а затем с едва уловимой укоризной бросил взгляд на Василия Зверева. Тот, потупя взор, стоял рядом. 'Как же так? Что могло случиться?' — в растерянности думал он. И, наконец, не выдержав томительного ожидания, обратился к командиру:
— Разрешите снова подняться в воздух.
— Нет необходимости, поздно, — тихо сказал командир полка. — Если сбили, ты ничем не поможешь… А может, в облаках заблудился? Там дорогу спросить не у кого.
Томительно тянулось время. Вдруг раздалось стрекотание 'кукурузника', и над аэродромом выскочил из облаков легкий двукрылый самолет. Качнув крыльями, мол, все в порядке, По-2 сделал круг и зашел на посадочную полосу. Навстречу ему бежали летчики, техники, мотористы, оружейники. Самолет сделал небольшую пробежку и замер у края поля. Улыбающихся Михеева и Долгалева на руках вытащили на землю.
— Что же это вы так долго, братцы? — не терпелось узнать причину задержки.
— Да заблудились немного в облаках, — виновато оправдывался Михеев.
Подъехал 'виллис' командира дивизии. Генерал по очереди обнял каждого.
— Молодцы! Герои!
За мужество и отвагу, проявленные при спасении командира, младший лейтенант Виктор Григорьевич Михеев был награжден орденом Красного Знамени. К великому огорчению, наш боевой товарищ не дожил до конца войны. Вскоре после описанного случая он погиб в неравном поединке в Восточной Пруссии.
Приближение финала
Наш полк передислоцировался на аэродром Лабиау, в 40 километрах северо-восточнее Кенигсберга.
Лабиау — небольшой, тихий немецкий городок. Но война и его не обошла стороной. Улицы были усеяны осколками стекла, грудами битого кирпича и щебня, везде еще чувствовался запах пороховой гари и дыма.
Немцы драпанули так поспешно, что ничего не успели взорвать, уничтожить, вывезти. В настежь распахнутых магазинах с выбитыми витринами виднелись мебель, посуда, радиоприемники, одежда. Во многих домах на столах осталась нетронутой приготовленная еда. В квартирах гулял ветер, раздувая занавески и шторы на окнах. Впечатление было такое, что хозяева куда-то отлучились и вот-вот должны прийти. Но они не приходили. Городок казался вымершим, только где-то жалобно мяукали кошки и выли собаки.
Через пару дней мы встретили несколько престарелых мужчин и женщин с малыми детьми. Прижимая к себе малышей, они исподлобья посматривали на нас, веселых, улыбающихся. Мы протягивал малышам сахар, конфеты, однако те боялись брать сладости. И взрослые боязливо глядели. 'Вот как Геббельс своей иезуитской пропагандой сумел запугать народ', — подумал я.
Около одного особняка на скамеечке сидел моторист моего самолета сержант Антон Суховаров и мирно беседовал с немцем. Старик, хотя и плохо, но объяснялся по-русски. Антон после каждой фразы усиленно жестикулировал правой рукой, а левой поддерживал новенький велосипед.
— Что, уже прихватил, обрадовался дармовщине? — показывая на велосипед, с укоризной сказал подошедший со мной замполит.
— Никак нет, — поднялся Суховаров. — У меня к чужому руки не тянутся. Хозяин по доброму согласию одолжил до окончания войны. Можете (просить его самого.
Но спрашивать не пришлось. Старик встал и, путая русские и немецкие слова, стал объяснять:
— Их бин Карл Мейер, антифашист. Гитлер — сволочь, капут, фашизм капут. — Он стукнул палкой по своему протезу. — Я много был концлагерь, нога капут. Гитлер убивалъ мой сын… Этот фаррад я сам даваль…
Старик поспешно заковылял в дом и через несколько минут возвратился, держа в руках пожелтевшую от времени газету немецкой компартии 'Rote Fahne'. На первой странице мы увидели портреты Владимира Ильича Ленина и Эрнста Тельмана.
— Я ошень сберегаль, — сказал Карл Мейер.
Мы поинтересовались, откуда он знает русский язык. Немец рассказал, что в прошлую войну был в России в плену, что он рабочий- металлист, знал Тельмана. Он заявил, что приветствует советских летчиков, которые несут избавление немецкому народу от коричневой чумы.
Старик подвел нас к сараю, в котором лежало десятка два сваленных в кучу велосипедов. Видимо, фашистская солдатня, убегая, не успела их забрать, а может быть, про ник попросту забыла. Карл предложил нам взять по велосипеду, так как они все равно здесь никому не нужны: в городе почти не было населения. А нам могли пригодиться быстрее добираться от жилья до аэродрома. Так наша эскадрилья стала 'механизированной'. Мне достался хороший 'Вандерер', с которым не
расставался до конца войны.
В знак благодарности мы дали Карлу пару банок тушенки, хлеба, сахару и налили стопку русской водки. Старик выпил и запел:
Вольга, Вольга, мутэр Вольга,
Вольга русски есть река…
Видя, что советские летчики ведут себя корректно, миролюбиво, смеются вместе со старым Карлом Мейером, даже угостили его, к нам подошло несколько женщин и ребятишек. Мы поговорили с ними, чем могли одарили. А когда на велосипедах уезжали на аэродром, нам вслед неслось:
— Я зналь, русски зольдат — карош зольдат! Ошень карош!
Это Карл Мейер говорил своим землякам, Свидетельства поспешного отступления врага нам пришлось видеть везде. На обочинах дороги от города до аэродрома валялось множество замерзших немецких трупов.
Никто не позаботился о похоронах погибших. В имениях и на хуторах бродил брошенный скот. Мы накачивали в поилки воду, открывали сараи с сеном, стараясь облегчить страдания животных.
Как только улучшилась погода, эскадрилья снова принялась за свое привычное дело — прикрывала с воздуха сухопутные войска, обеспечивала бомбоштурмовые удары 'пешек' и 'ильюшиных' по окруженному юго- западнее Кенигсберга врагу, вела разведку. Снова разгорались ожесточенные бои с фашистскими самолетами.
