Мы к таким предложениям настолько привыкли, что не замечаем в них ничего особенного. Но латинское видел ее танцевать построено по такой же схеме, просто в латинском языке эту схему разрешает гораздо большее число глаголов.
В общем, почти у каждого слова в языке оказываются свои требования к соседям. Цепочки слов, которые образованы в соответствии с такими требованиями, в лингвистике принято называть конструкциями. (Кто-то) видит (кого-то) что-то делать — это особая глагольная конструкция латинского языка (глагольная — потому что 'командует' выбором форм у слов здесь, конечно, глагол). Латинский глагол видеть в такой конструкции, как говорят лингвисты, участвует, а, например, глагол любоваться — не участвует, для него нужна другая конструкция. Конечно, конструкции в языках бывают не только глагольные — бывают, например, разного рода предложные конструкции (вы уже приблизительно представляете себе, что это такое) и еще многие другие. Конструкции изучает и описывает тот раздел лингвистики, который занимается не словами, а их связями друг с другом, — как видите, это тоже совершенно необходимая часть грамматики. Этот раздел называется синтаксис.
Различия между типами конструкций — очень важные и глубокие различия между языками. За тем или иным способом выстраивать слова скрываются многие существенные особенности языков, скрытые от поверхностного взгляда. Может быть, вы помните наше рассуждение о дательном падеже — о том, как частота употребления дативных конструкций (теперь мы уже можем говорить и так) уменьшается по мере движения с востока на запад и с юга на север Европы — и одновременно с этим у языков остается меньше возможностей для обозначения непроизвольных, беспричинных действий, того, что происходит 'просто так'. Все эти мне хочется, мне нравится, мне кажется — так удобно выражать их дательным падежом! И это совсем не то же самое, что я хочу или я полагаю! А теперь посмотрим, как устроены в разных языках похожие предложения, хотя и описывающие другую ситуацию — когда человек испытывает какое-то ощущение. В русском здесь тоже появится дательный падеж:
Похожим образом — с дательным падежом — это будет звучать и по-немецки. А во французском языке этому будет соответствовать другая конструкция:
то есть буквально 'я имею холод'. Очень характерен для самого духа французского языка этот переход от 'мне' к 'я': говорящий прямо и недвусмысленно объявляет себя главным действующим лицом того, что происходит (хотя, если разобраться, ни в нем, ни в мире почти ничего не изменилось, не 'случилось' — просто он почувствовал изменение температуры). Почти то же самое, с таким же переходом от 'мне' к 'я', произойдет при переводе этого предложения на английский язык, только выражена будет эта мысль чуть-чуть иначе:
то есть буквально 'я есть холодный'; идея ощущения передается не через идею обладания (как во французском), а через идею свойства: если я чувствую холод, это значит, что я сам изменился, я стал другим ('холодным', точнее, 'мерзнущим'). А вот во многих не-европейских языках (например, в языках Африки) о том же будет сказано совсем иначе. Например, буквально так:
Кстати, вспомните, ведь и в русском языке есть такие конструкции: мы говорим и Его взяла досада, и, например, Его охватила злоба — просто встречаются они реже. В этом случае человек, испытывающий какие-то ощущения, уподобляется пассивному объекту — не он чувствует нечто, а, так сказать, 'его чувствуют'.
Внимательное изучение конструкций может многое сказать о характере языка в целом, о его, как раньше говорили лингвисты, 'строе' (помните, мы уже использовали это емкое понятие в шестой главе).
Вот еще одно очень интересное отличие. Лингвисты давно заметили, что все языки можно разделить на иметь-языки и быть-языки. Первые языки выражают идею обладания с помощью особого глагола типа иметь (кто имеет что или кого), то есть с точки зрения синтаксиса приравнивают обладание к активному действию — такому же, как, например, брать, держать или класть. В этих языках (к ним опять- таки относится большинство европейских языков, в том числе английский, немецкий и французский) вам встретятся предложения, буквальный перевод которых будет выглядеть так:
С точки зрения русского языка (хотя в нем и существует глагол иметь) эти предложения выглядят очень странно. Скорее всего, глядя на них, вы скажете, что их придумал какой-то иностранец.
Обладание очень редко выражается по-русски глаголом иметь — и обычно к тому же, когда речь идет о несуществующем (воображаемом, желаемом и т. п.) обладании, 'обладании вообще'. Например:
Не имей сто рублей, а имей сто друзей;
Думайте сами, решайте сами: иметь или не иметь?;
Что имеем — не храним, потерявши — плачем.
В обычной ситуации мы говорим иначе:
У меня есть кошка;
У меня есть брат;
У меня есть немного денег.
Дело в том, что русский принадлежит ко второму типу языков, которые приравнивают обладание к свойству или даже, скорее, к местонахождению (что-то где-то есть — что-то у кого-то есть). Если в языках первого типа отношение Я имею кошку 'конструктивно' уподобляется отношению Я держу кошку, то в языках второго типа это отношение уподобляется чему-то вроде Кошка находится или лежит около меня. Здесь есть тонкая разница. В первом случае тот, кто имеет, с точки зрения языковой структуры рассматривается как активная личность, как приобретатель (хотя, например, на то, есть у вас брат или нет, вы никак повлиять не можете — это условность языка: вполне можно приобрести мебель, но вряд ли можно приобрести брата). Зато во втором случае тот, кто имеет, рассматривается пассивно — скорее как хранитель и даже как хранилище. Мол, есть 'около' тебя деньги, нет денег — все это происходит по воле судьбы и от тебя никак не зависит.
Интересно, что к иметь-языкам относятся не только западноевропейские, но и почти все славянские: не только чешский и польский, но даже белорусский и болгарский. Только русский остается ярким представителем быть-языков — наряду со многими тюркскими, финно-угорскими, дагестанскими, японским и другими языками. Кстати, обладатель (превращенный, собственно, в 'место обладания') в этих языках выражается по-разному: говорят и нечто вроде 'на мне деньги есть', и 'за мной деньги есть', и даже 'мои деньги есть' — то есть просто есть, и всё, а где — не важно. А вот латинский язык был, пожалуй, одновременно и быть-, и иметь-языком; в классическом латинском языке было одинаково правильно сказать:
Habeo domum.
Имею дом
(то есть 'я имею дом') и
Domus mihi est.
Дом мне есть
(то есть 'мне/для меня есть дом'). И то, и другое значило — 'у меня есть дом'. Борьба между быть и иметь в латинском языке закончилась, как мы знаем, победой иметь во всех его языках-потомках. Вообще, считается, что древние индоевропейские языки чаще выражали идею обладания с помощью глагола быть, чем современные.
