— Где Макаенок? — спрашивает Кудравец.
— В Гомеле. А кому он понадобился?
— Марцелев приглашает...
Кладу трубку. Я догадываюсь, зачем понадобился Макаенок, и сижу у телефона. Жду, когда к Марцелеву позовут меня. И правда, позвали.
— Георгий Леонтьевич, если Макаенка нет, Марцелев просит прийти вас.
Одеваюсь, иду. В здании ЦК стою в ожидании, когда спустится лифт. Вдруг подходит Александр Тимофеевич Короткевич.
— Как живется? Как работается?
Говорю, что по-всякому бывает. Иногда и трудненько. Как сейчас, например.
— Что, переписку Твардовского с Исаковским захотели опубликовать? — смеется.
Поднимаемся на четвертый этаж. Вхожу к Кудравцу.
— Насчет переписки? — спрашиваю.
— Не знаю, — пожимает плечами.
Вот тебе раз! Зав. отделом науки ЦК знает, а работник отдела культуры не знает... Ну да бог с ним. Предположим, что и не знает. Идем к Марцелеву. Станислав Викторович подает руку, показывает на стул:
— Садитесь!
Сажусь.
— Плохой подарок вы делаете съезду! — с места в карьер. И тут же, не дав мне рта раскрыть: — Почему редакция журнала «Наш современник» отказалась печатать письма Твардовского и Исаковского?
— Я впервые слышу об этом... По имеющимся у меня сведениям, Мария Илларионовна, жена Твардовского, никуда, кроме «Немана», не предлагала эти письма.
— Ну, это мы уточним... Надо перенести переписку на послесъездовские номера. Ну, скажем, на четвертый. Сейчас она просто не ко времени.
Я стал возражать, говоря, что Твардовский — это такая фигура, которая всегда ко времени, сказал о борьбе, которая ведется вокруг его имени, вспомнил и о письме Ольги Александровны, дочери поэта...
— Что за письмо? — спросил Марцелев.
Пришлось объяснить, пересказать содержание. Кстати, накануне у нас в редакции был Борисов (Рожков) и подтвердил, что письмо, действительно, существует, оно было опубликовано в западной коммунистической печати.
— Все равно... Надо перенести... Не снять, а перенести... И сделаете это вы сами, редакция...
— Что ж, надо так надо.
— Макаенку можете передать наш разговор. Жене Твардовского не звоните, пусть это сделает Макаенок. Вернется из Гомеля, мы еще с ним поговорим. — И показал корректуру первого номера журнала «Неман»: — Вот ваши грехи!
Я попросил:
— Может, я заберу... Нам же надо работать над номером, переверстывать.
— Не-ет, это пусть полежит у нас!
...Что ж, не привыкать. Как только среагирует на это Мария Илларионовна?
И что скажут (а не скажут, так подумают) те читатели и почитатели Твардовского, которым мы в двенадцатом номере сообщили о предстоящей публикации? И что вообще значит вся эта история? У меня все время такое чувство, как будто в спину и в лицо (когда как) дует знобящий ветерок тридцать седьмого года...
8—15 декабря 1975 г.
Звонит Макаенок. Рассказываю ему, как все было. Взрывается:
— Я пойду... Я откажусь... Я не хочу быть главным редактором... Не хочу!
Когда успокоился, стали судить-рядить. Вспоминаю, что кое-что важное я не сказал Марцелеву, — не сказал, в частности, что в двенадцатом номере мы сообщили о предстоящей публикации... Макаенок хватается за эту мысль и решает идти в ЦК, в самые высшие инстанции.
* * *
У кого он побывал — не знаю. Из разговоров ясно только, что все на нашей стороне. Даже Марцелев колеблется: а не хватил ли, дескать, через край?! Но решать никто не хочет, то есть, попросту говоря, никто не хочет брать на
себя ответственность. Вот придет А. Т. К. — он и решит, и возьмет. Во всяком случае, у Макаенка нет никаких сомнений на этот счет.
Ждем день. Ждем второй. Ждем третий. Наконец приезжает А. Т. К. (он ездил зачем-то в Индию), и ему немедленно (через Шабалина) передают корректурные оттиски переписки Твардовского и Исаковского. Дело было в прошлую пятницу. Когда я уходил домой, Макаенок сказал:
— Я тебе позвоню... завтра...
