1 сентября 1976 г.
Из передовой «Правды» за 31 августа с. г.:
«Важнейшая черта ленинского стиля работы — высокая требовательность к себе и другим, творческая неудовлетворенность достигнутым. Как бы ни были велики успехи в строительстве нового общества, партия сосредоточивает внимание на очередных проблемах, на недостатках и трудностях, которые надо преодолеть. По мере роста масштабов и сложности решаемых задач, отмечалось на ХХ съезде КПСС, строгий, критический подход ко всем делам приобретает особое значение».
Сколько у нас говорится и пишется правильных слов! А на деле... на деле все наоборот. Вот и эта передовая... Как можно сосредоточить внимание на недостатках и трудностях, когда мы всячески замалчиваем эти недостатки и трудности? В прошлом году, говорят, в России была страшная засуха... А в газетах об этой засухе ни слова! Хуже того, некто NN объявил девятую пятилетку лучшей из пятилеток... Весной в магазинах хоть шаром покати — ни яиц, ни мяса, с молоком и то перебои... А мы знай трубим: «Лучшая из пятилеток!.. Все хорошо, лучше некуда!..»
И эта ленинская черта... Ленин требовал гласности. Не замазывать глупости, промахи, недостатки, а открыто и честно говорить о них народу, — вот его требование. Увы, мы похоронили его и предали забвению.
17 сентября 1976 г.
История с перепиской двух поэтов не кончилась, как мы ожидали. Журнал «Дружба народов» опубликовал в трех номерах (7, 8 и 9) большую часть. Причем самую интересную часть. По сути дела журнал снял сливки, оставив обрат. Но Марии Илларионовне этого показалось мало. Она в претензии к «Неману». Почему не сдержал обещания и не печатает всю переписку, как в свое время договаривались.
Сходила или позвонила в сектор литературы ЦК КПСС. Тов. Беляев, в свою очередь, позвонил в наш ЦК. И — завертелось, закрутилось колесо. Дважды звонил мне Г. М. Кононов, зам. зав. отделом пропаганды, попросил всю переписку для ознакомления. Прежде чем давать, мы сверили с публикацией «Дружбы народов» и пометили письма, не вошедшие в эту публикацию. Картина получилась грустная. Москвичи опустили лишь 76 писем, большая часть из них — это письма Мих. Исаковского, пустые, бессодержательные. Да и письма Ал. Твардовского (не вошедшие в публикацию) немногим лучше. Что делать? Вопрос должен решиться днями. Первый вариант — перепечатать все из «Дружбы народов» — мы отвергли сразу, и в ЦК (в частности, Г. М. Кононов) с нами согласились. Осталось еще два варианта: не печатать совсем или, если это окажется невозможным, — напечатать всю переписку, целиком, как она была подготовлена нами год назад. Я при этом настаивал, чтобы печатать мы начали (если без этого нельзя) не ранее, как со второго, февральского номера будущего года. В ЦК все согласились с этим. В том числе и Кузьмин. По правде сказать, история с перепиской уже превратилась в анекдот. Кто виноват в этом? Трудно сказать... В разговоре с Макаенком, заглянувшим в редакцию на минутку, я сказал, что в прошлый раз струсил А. Т. К., то есть Кузьмин. Макаенок возразил. По его словам, виноват не А. Т. К., а Шауро, занимающий в этом вопросе шаткую, неопределенную и вот уж поистине трусливую позицию.
19 сентября 1976 г.
Ко мне попала машинописная копия воспоминаний А. Гладкова, автора пьесы «Давным-давно», о Борисе Пастернаке. Воспоминания субъективные, сплошная апология Пастернака, но любопытные в некотором роде. Интересны, в частности, штрихи из жизни писательской братии в Чистополе в 1941—1942 гг. Если верить Гладкову, тот же Пастернак бедствовал, а Конст. Федин и Леонид Леонов и в ус себе не дули. Леонов, например, содержал прислугу и... сторожа, дабы воры не проникли в квартиру и не украли набитые всяким добром чемоданы. Вот вам и радетели о благе народном! «Писатель, если только он волна, а океан — Россия...» По воспоминаниям, не похоже, чтобы эти писатели были особенно «возмущены». Интересно было бы узнать, внесли они что-либо в фонд обороны? Тогда это принимало характер эпидемии. Мы, фронтовики, двенадцатую часть денежного содержания, а иногда и больше, отдавали в фонд обороны. Находились люди, и таких было немало, которые жертвовали сбережения, драгоценности. Однако полнее выписан, разумеется, образ самого Пастернака, поэта, безусловно, очень талантливого и самобытного. Сейчас кое-кто ставит его выше Твардовского. Но тут есть одна закавыка. Пастернак как мастер стоит, может быть, и выше Твардовского. Но он никогда не займет в сердце читателя (во всяком случае, русского читателя) такого места, какое уже занял Твардовский. Хотя Пастернак по духу тоже русский. Это подчеркивает и Гладков. Вот знаменательные слова, которые записал автор воспоминаний:
«Во мне есть еврейская кровь, но нет ничего более чуждого мне, чем еврейский национализм. Может быть, только великорусский шовинизм. В этом вопросе я стою за полную еврейскую ассимиляцию. Мне лично единственно родной кажется русская литература, русская культура, с широтой любых влияний на нее, в пушкинском смысле...»
29 октября 1976 г.
Странная осень. Туманы — зги не видать. Деревья как были, так и остались одетыми, хотя уже конец октября.
В редакции существенные перемены. Савеличев подал заявление с просьбой перевести его на должность редактора отдела науки. На место Савеличева согласился пойти Козько. Жиженко, заваливший критику и библиографию, пойдет литработником отдела прозы. На критику ставим Ялугина. Калюта соблазнился телевидением (повышение). На его место (литработником отдела очерка и публицистики) сватаем Светлану Алексиевич из «Сельской газеты»...
Что даст такая реорганизация (первая крупная на моей памяти), поживем — увидим. Во всяком случае, я уверен, хуже не будет.
Работать с каждым годом труднее. Главлит и раньше не обходил нас своим вниманием, а теперь готов задушить в своих дружеских объятиях. Вот уже дней десять с пристрастием «читает» повесть Лидии Вакуловской, которую мы публикуем в 12-м номере за этот год. Боимся, как бы не пришлось делать номер заново, то есть снимать Вакуловскую и ставить что-то другое.
А тут еще юбилей Брежнева... Звоню Макаенку: так и так, мы хотим ограничиться вкладкой с портретом... «Погодите, я посоветуюсь в ЦК». А на другой день: «Говорят, в БЕЛТА есть цветные снимки, давайте дадим на четырех страницах!» Объясняю, что это фантастика — мы к этому не готовы, да и бумаги нет... «Ну, вы подумайте, подумайте...» А тут и думать нечего. Дадим вкладыш с портретом и хватит.
Хлопотал о кооперативной квартире для Аленки. И вот — ответ за подписью начальника отдела ЖСК некоего Дергачева: «Отказать!» Придется писать председателю горисполкома Ковалеву. Макаенок мог бы, конечно, и позвонить, с Ковалевым он на дружеской ноге, вместе коньяк пьют, но... после женитьбы он стал слишком сытым и равнодушным ко всему, что лежит за пределами его личных интересов. Вот так-то!
