смиряет себя пред всякой тварью как пред великой тайной и как пред чудным символом Божьим. Для него всякая тварь — мысль Божия, облеченная в материю. Такой человек живет и умудряется истиной: 'Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божьей. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, — увы, почти всяк из нас!' [470]
Но возможно ли любить диких зверей, жить в мире и любви с ними? Разумеется, человеку не преображенному и не молитвеннику это невозможно, но возможно человеку, всегда пребывающему в молитве и христоносному, который только одного Христа имеет посредником между собой и остальной тварью. Божественная кротость Христова изливается из такого человека и укрощает не только одичавшие души, но и диких зверей. Кроткий старец, Зосима рассказывает одному молодому человеку о великом святом, спасавшемся в лесу, в малой келии, как к этому святому однажды пришел медведь. Умилился над ним святой и без страха вышел к нему и подал ему хлеба кусок: 'Ступай, дескать, Христос с тобой', и отошел свирепый зверь послушно и кротко, вреда не сделав' [471] .
'Жил со зверями' — эти слова часто встречаются в житиях святых подвижников. В них выражается суть нового, восстановленного жития, в котором восстановлена утраченная гармония жития купно со всею тварью [472].
Милостивое и жалостливое сердце христолюбивого человека легко сживается с душой любого человеческого существа и восстанавливает логосную связь со всякой тварью. Соучастие становится главной жизненной категорией, через которую он воспринимает мир. Соучастие — самый главный, а возможно, и единственный закон всего человечества [473]. Об этом соучастии пишет Достоевский в своем дневнике: 'Эта жалость, — драгоценная наша, и искоренять ее из общества страшно. Когда общество перестанет жалеть слабых и униженных, тогда ему же самому станет плохо: оно очерствеет и засохнет, станет развратно и бесплодно' [474].
Христолюбивая молитва открывает в душе таинственный источник слез, и человек проливает слезы над болью всей твари, которая воздыхает и страдает в страшном рабстве греха и смерти. Размягченная молитвой душа с грустью любит всю тварь: 'Когда пребываешь в уединении, — советует старец Зосима, — молись. Люби повергаться на землю, все люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоея и люби сии слезы твои. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим дается, а избранным' [475].
Под печальной коркой греха таится безгрешная сущность твари, логосная и райская. Грех — это гадкое и отвратительное наслоение, в котором грехолюбивый род людской зарыл эту прекрасную сущность и стал рабом погибели и смерти. Христоносная личность смиряет себя пред всякой тварью и чувствует себя виновной в печали и трагедии вселенной, а поэтому молит о прощении даже птиц: 'Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и пред вами я согрешил' [476] .
В своей Божественной, логосной сути жизнь — это рай. Почувствовать это, ощутить это — значит ощутить радость и счастье бытия. А чтобы понять это, не нужно жить много лег 'Да чего годы, чего месяцы! Что тут дни-то считать, и одного дня довольно человеку, чтобы все счастье узнать. Милые мои, чего мы ссоримся, друг пред другом хвалимся, один на другом обиды помним? Лучше всего друг друга любить и восхвалять, и целовать, и жизнь нашу благословлять' [477] .
Тайна жизни, как океан, бескрайня и бесконечна, в ней разлито некое Божественное начало, евклидов ум человека страшится этой бескрайности, поэтому он иногда и проклинает жизнь. Но в своей логосной сути жизнь — это то, что надо благословлять, ибо каждая тварь и каждое существо имеют свой маленький нимб, в котором затерялась капелька небесного счастья. Боголюбивой душе князя Мышкина всякая тварь открывается небесной стороной своего существа, и он, очарованный этим, вопрошает: '… Неужели на самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! О, я только не умею высказать… а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…' [478]
Всей природой своего естества человек связан со всеми мирами. Нечто от этих миров заключено в человеке. Необъяснимым образом в него вливаются видимые и невидимые силы всех существующих миров. А когда человек с помощью евангельских добродетелей одухотворит и преобразует свою душу, то он все эти миры ощущает как органическую часть своего существа; тайны всего тварного вливаются в него и живут в нем во всей своей бескрайности и бесконечности. 'Брат мой, — говорит старец Зосима, — у птичек прощения просил: оно как бы и бессмысленно, а ведь правда, ибо все как океан, все течет и соприкасается, в одном месте тронешь, в другом конце мира отдается. Пусть безумие у птичек прощения просить, но ведь и птичкам было бы легче, и ребенку, и всякому животному около тебя, если бы ты сам был благолепнее, чем ты есть теперь, хоть на одну каплю да было бы. Все как океан, говорю вам. Тогда и птичкам стал бы молиться, всецело любовию мучимый, как бы в восторге каком, и молить, чтоб и они грех твой отпустили тебе. Восторгом же сим дорожи, как бы ни казался он людям бессмысленным' [479].
Алеша весь в этой истине и в этом чувстве. Он не только любит всех и вся, но опьянен Божественной любовью, любовью ко всем людям, ко всей твари. Дивная красота этой христианской все-влюбленности трогательно описана в главе 'Кана Галилейская'. Пока отец Паисий читает Евангелие над гробом только что усопшего старца Зосимы, Алеша тихонько молится Богу, но вскоре примечает, что молится почти машинально. Обрывки каких-то мыслей кружат в его душе, иногда сияют ярко, как звездочки, и тут же гаснут, сменяясь другими… Но вместе с тем в душе его царило и нечто нейтральное, устойчивое, то, что ублажает и утоляет душу, и он осознавал это. Иногда он с жаром начинает молитву, не замечая, что переходит на что-то другое, задумывается, забывая молитву и забывая, почему он ее прервал. Он начинает вслушиваться в то, что читает отец Паисий, но, сильно утомленный, мало-помалу начинает дремать.
'И в третий день брак бысть в Кане Галилейской, и бе Мати Иисусова ту. Зван же бысть Иисус и ученицы Его на брак'.
'— Ах, да, — как вихрь проносится в голове Алеши, — я это место люблю. Это Кана Галилейская, первое чудо Христово… Ах, это чудо, это милое чудо. Не горе, а радость людскую посетил Христос, в первый раз сотворя чудо, радости людской помог… 'Кто любит людей, тот и радость их любит…' Это повторял покойник поминутно, это одна из главнейших мыслей его была… 'Все, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения', — это опять-таки он говорил'.
Среди гостей Алеша видит старца Зосиму. 'Но кто это? Кто? Как… И он здесь? Да ведь он во гробе… Но он здесь… встал, увидел меня, идет сюда… Господи!'
Да, к нему подошел он, сухонький старичок, с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Гроба уже нет, и он в той же одежде, как и вчера сидел с нами, когда собирались к нему в гости. Лицо же открытое, глаза сияют. Как же это, он, стало быть, тоже на пире, тоже званый на брак в Кане Галилейской…
— Тоже, милый, тоже зван, зван и призван, — раздается над ним тихий голос. — Пойдем и ты к нам.
Голос его, голос старца Зосимы…
— Веселимся, — продолжает сухонький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей?.. А видишь ли Солнце наше, видишь ли ты Его?
— Боюсь… не смею глядеть… — прошептал Алеша.
— Не бойся Его. Страшен величием пред нами, ужасен высотою Своею, но милостив бесконечно, нам из любви уподобился… воду в вино превращает, чтобы не пресекалась радость гостей, новых гостей ждет, новых беспрерывно зовет и уже на веки веков. Вон и вино несут новое, видишь — сосуды несут…
Что-то горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы восторга рвались из души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…' [480]
