естественной и более воздействующей форме.
Языки в прошлом, считает В.Хлебников, служили объединению людей. 'Языки изменили своему славному прошлому. Когда-то, когда слова разрушали вражду и делали будущее прозрачным и спокойным, языки, шагая по ступеням, объединили людей 1) пещеры, 2) деревни, 3) племени, родового союза, 4) государства — в один разумный мир, союз меняющих ценности рассудка на одни и те же меновые звуки. Дикарь понимал дикаря и откладывал в сторону слепое оружие. Теперь они, изменив своему прошлому, служат делу вражды и, как своеобразные меновые звуки для обмена рассудочными товарами, разделили многоязыковое человечество на станы таможенной борьбы, на ряд словесных рынков, за пределами которого данный язык не имеет хождения. Каждый строй звучных денег притязает на верховенство, и, таким образом, языки как таковые служат разъединению человечества и ведут призрачные войны' (Там же. С.621).
И В.Хлебников занялся поиском более универсальных законов создания языка, получившего у него имя 'общечеловеческой азбуки'. Он замечает: 'Если бы оказалось, что законы простых тел азбуки одинаковы для семьи языков, то для всей этой семьи народов можно было бы построить новый мировой язык — поезд с зеркалами слов Нью-Йорк — Москва. Если имеем две соседние долины с стеной гор между ними, путник может или взорвать эту гряду гор, или начать долгий окружной путь. Словотворчество есть взрыв языкового молчания, глухонемых пластов языка' (Там же. С.624).
В качестве таких универсальных предпосылок В.Хлебников предлагает две следующие:
'1. Первая согласная простого слова управляет всем словом — приказывает остальным.
2. Слова, начатые одной и той же согласной, объединяются одним и тем же понятием и как бы летят с разных сторон в одну и ту же точку рассудка' (Там же. С.628).
В.Хлебников предлагает результаты подобных рассуждений, найденные им закономерности удивительным образом выполняются. Так, выделив такие слова на 'л', как 'лодка', 'лыжи', 'ладья', 'ладонь', 'лапа', 'лист', 'лопух', 'лопасть', 'лепесток', 'ласты', 'луч' и пр., он определяет 'л' как 'уменьшение силы в каждой точке, вызванное ростом поля ее приложения. Падающее тело останавливается, опираясь на достаточно большую поверхность' (Там же. С.629).
В.Хлебников расписывает подобным образом 19 звуков своей общечеловеческой азбуки. Тем самым он выполняет запланированную для себя задачу, которую сформулировал следующим образом: 'Разрушать языки осадой их тайны. Слово остается не для житейского обихода, а для слова' (Там же. С.605). Или в другом месте: 'Отделяясь от бытового языка, самовитое слово так же отличается от живого, как вращение земли кругом солнца отличается от бытового вращения солнца кругом земли. Самовитое слово отрешается от призраков данной бытовой обстановки и, на смену самоочевидной лжи, строит звездные сумерки' (Там же. С.624).
В.Хлебников даже функционально объединяет звук и оружие: 'вот из темноты донеслось знакомое имя, и сразу стало ясно: идут свои. 'Свои!' доносится из темноты с каждым словом общего языка. Язык так же соединял, как знакомый голос. Оружие — признак трусости. Если углубиться в него, то окажется, что оружие есть добавочный словарь для говорящих на другом языке — карманный словарь' (Там же. С.625).
И постоянно пытается вывести на первое место значимость звука, а не только содержание, и в конкретном словотворчестве, когда он создает новые слова, и в своих теоретических рассуждениях об этой стороне языка. Поэтому он может заявить: 'Слово живет двойной жизнью. То оно просто растет как растение, плодит друзу звучных камней, соседних ему, и тогда начало звука живет самовитой жизнью, а доля разума, названная словом, стоит в тени, или же слово идет на службу разуму, звук перестает быть 'всевеликим' и самодержавным: звук становится 'именем' и покорно исполняет приказы разума; тогда этот второй — вечной игрой цветет друзой себе подобных камней. То разум говорит
'слушаюсь' звуку, то чистый звук — чистому разуму Эта борьба миров, борьба двух властей, всегда происходящая в слове, дает двойную жизнь языка: два круга летающих звезд' (Там же. С.632). Или: 'чары слова, даже непонятного, остаются чарами и не утрачивают своего могущества' (Там же. С.634).
Приведем теперь некоторые примеры реализации положений В.Хлебникова в его собственном творчестве:
Там, где жили свиристели,
Где качались тихо ели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
Где шумели тихо ели,
Где поюны крик пропели,
Пролетели, улетели
Стая легких времирей.
В беспорядке диком теней,
Где, как морок старых дней,
Закружились, зазвенели
Стая легких времирей
Стая легких времирей!
Ты поюнна и вабна,
Душу ты пьянишь, как струны,
В сердце входишь, как волна!
Ну же, звонкие поюны,
Славу легких времирей!
* * *
О, достоевскиймо бегущей тучи!
О, пушкиноты млеющего полдня!
Ночь смотрится, как Тютчев,
Безмерное замирным полня.
* * *
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь
Так на холсте каких то соответствий
Вне протяжения жило Лицо
(Там же)
КУЗНЕЧИК
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер
'Пинь, пинь, пинь!' — тарахнул зинзивер
О, лебедиво!
О, озари!
(Там же. С. 55)
* * *
Девушки, те, что шагают
Сапогами черных глаз
По цветам моего сердца
Девушки, опустившие копья
На озера своих ресниц.
Девушки, моющие ноги
В озере моих слов
