евразийства. Особенность именно цивилизационных парадигм в этой ситуации хорошо передает следующее высказывание П.Бицилли: 'Отсутствие пространственных и моральных перегородок между отдельными народами и племенами евразийской империи, и в силу этого колоссальное богатство промежуточных оттенков в исключительной степени осложняют национальную проблему в Евразии' (Бицилли П. Два лика евразийства // Бицилли П. Избранные труды по филологии. М., 1996. С.37). Поэтому Л. Бицилли говорит о трудности различения 'ядра' и 'периферии' в Российской империи. Но в основе евразийства лежит в сильной степени семиотическое основание (как, кстати, и в основе славянофильства): 'его центральной идеей является идея Руси — Империи Руси — Евразии как, если не осуществленной, то 'заданной' Культуре-Личности, идея единства, политического и культурного
православно-евразийского мира — континента' (Там же. С.44). Перед нами возникают в сильной степени семиотические механизмы создания определенной идеализации действительности.
Со своей моделью культурно-исторических типов выступает Николай Яковлевич Данилевский (1822– 1885) в книге 'Россия и Европа' (Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991). Работа как бы отталкивается от двух идей. Первая — это стремление объективировать процессы культурно-исторического развития, изучать с помощью аналога методологии естественной науки объекты наук гуманитарных. И он включает в это рассмотрение морфологию. 'Морфологический принцип есть идеальное в природе' (С. 158). Вторая идея — это защита славянства как особого культурно-исторического типа.
Цивилизацию он рассматривал как самое общее понятие, все остальные стороны включаются в него, в том числе и религия. 'Цивилизация есть понятие более обширное, нежели наука, искусство, религия, политическое, гражданское, экономическое и общественное развитие, взятые в отдельности, ибо цивилизация все это в себе заключает' (С.129).
Н.Данилевский протестует против признания европейского развития в качестве общечеловеческого. Цивилизация разрушает специальные формы зависимости и заменяет их известными формами свободы, но это не значит, что последние являются общечеловеческими, в то время как формы зависимости — национальными. Он считает, что и формы зависимости, и формы свободы 'равно национальны и обусловливают друг друга' (С. 119).
В качестве одного из законов культурно-исторического движения (всего их у него пять) Н.Данилевский говорит, что период цивилизации у каждого народа краток, а предшествующий ему древний или этнографический период бывает чрезвычайно длинным. Он дает этому следующее объяснение: существует предел развития в одном направлении, затем следует движение в ином направлении. 'Поэтому ни одна цивилизация не может гордиться тем, чтоб она представляла высшую точку развития, в сравнении с ее предшественницами или современницами, во всех сторонах развития'(С.109).
Рассматривая варианты передачи культуры иным народам, Н.Данилевский отмечает, что Рим не возбудил ни одной ме
стной цивилизации. 'Все вековое господство Рима и распространение римской цивилизации имели своим результатом только подавление ростков самобытного развития' (С.97). Как более общее цивилизационное правило Н.Данилевский формулирует следующее: 'цивилизация не передается (в едином истинном и плодотворном значении этого слова) от народов одного культурного типа народам другого' (С.125). В качестве примеров такого отрицательного влияния он приводит католицизм в Польше, принявший 'самый карикатурный вид' в отличие от Испании. 'Германский аристократизм и рыцарство, исказив славянский демократизм, произвели шляхетство' (С. 126).
Отсюда и следует его резкое неприятие вариантов западных заимствований в России. Одна из глав книги поэтому носит название 'Европейничанье — болезнь русской жизни'. Петр в этом представлении любил и ненавидел Россию, поэтому 'русская жизнь была повернута на иностранный лад' (С.266). Модель этого заимствования шла от верхних слоев к низшим, от наружности — до 'самого строя чувств и мыслей'.
Н.Данилевский видит такие три варианта, по которым протекало заимствование:
1. Замена форм быта;
2. Заимствование иностранных учреждений ('с мыслью, что хорошее в одном месте должно быть и везде хорошо' — С.267);
3. Взгляд на внутренние и внешние вопросы с точки зрения западной.
Последнее он трактует чисто семиотически как 'рассматрнвание их в европейские очки, поляризованные под европейским углом наклонения, причем нередко то, что должно бы нам казаться окруженным лучами самого блистательного света, является совершенным мраком и темнотою и наоборот' (С.268).
Аргументация по каждому из этих пунктов также идет чисто семиотическая. Так, замена форм народного быта, по его мнению, приводит к трудностям в развитии искусства, особенно пластического. Он спрашивает: 'Если бы не простые и благородные формы греческой туники (так величественно драпировавшей формы тела, прикрывая, но не скрывая, а тем более не уродуя их), могла ли бы скульптура достигнуть того совершенства, в котором мы находим ее в Афи
нах, в век Перикла, и долго еще после него?' (С.268). Скульптура новейших народов, как он считает, может теперь влачиться только по подражательной колее. Н.Данилевский приводит следующийпример: величественная статуя в честь адмирала Лазарева вступает в противоречие с подробностями одежды — 'ее мундирный фрак с фалдочками, панталоны в обтяжку, коротенькие ножны морского кортика… (…) В колоссальных размерах европейский костюм, которым судьба и нас наградила, — колоссально смешон' (С.269–270).
Статуя Наполеона, по его мнению, символизирует величие только за счет привнесенного в нее, человек, не знакомый с историей, подобного символизма в ней не увидит:
'Сюртучок и шляпа сделались в наших глазах символами двадцати побед — эмблемою несокрушимой воли и воинского гения' (С.269). И очень важно продолжение этого мнения — 'тогда как, для того чтобы восхищаться дошедшими до нас статуями римских императоров, нет надобности, чтобы они изображали Цесаря или Траяна и чтобы нам была известна эпопея их жизни: какой-нибудь Дидий Юлиан или даже Калигула произведут то же впечатление' (С.269).
Н.Данилевский прослеживает подобное же влияние и в области драмы, музыки, архитектуры. С другой стороны, защищая самобытные формы, он подчеркивает, что в народной одежде также присутствует определенный динамизм, а не чистая статика. 'Она есть тип, который изменяется, разнообразится, украшается, смотря по общественному положению, состоянию, вкусу, щегольству носящих, сохраняя только свои существенные характеристические черты. Народное одеяние не предполагает непременно однообразия и постоянства; оно изменяется по модам даже тогда, когда составляет принадлежность одного простонародия, и изменялось бы, конечно, в большей степени и чаще, если бы составляло принадлежность всех классов' (С.273).
Сами же свои культурно-исторические типы он строит из сочетаний таких четырех видов деятельности: религиозной, культурной (включая научную), политической и общественно-экономической. Одноосновный тип берет только один вид деятельности. С его точки зрения это еврейский (сторона религиозная), греческий (собственно культурная), римский (политическая). Европейским как германо- романский культурно-исторический тип попадает в разряд двуосновного политико-культурного типа. Для типа славянского он оставляет
в качестве будущего варианта четырехосновный культурно-исторический тип.
Особо значимыми эти столкновения разных культурных и цивилизационных парадигм стали в период первой мировой войны, породив новое понимание Германии. Наиболее ярко это выразило творчество Владимира Францевича Эрна (1882–1917). Его книга 'Меч и крест' открывается словами:
'Столкновение духа Германии и духа России мне представляется внутреннею осью европейской войны. Все другие силы группируются по периферии' (Эрн В.Ф. Сочинения. М., 1991. С.297). Говоря о стиле эпохи, он начинает анализировать орудия Круппа, идя к ним от Канта. Это опять-таки чисто семиотический подход. 'Для очень внимательного и пристального глаза анализ крупповских пушек, без всяких мистических прозрений, должен был бы с несомненностью показать, какое основное, глубинное жизнечувствие, могущее легко быть выраженным в терминах философских, характеризует народ, эти орудия создавший' (С.314).
Для характеристики функционирования немецкой культуры последнего времени Владимир Эрн
