Флоренский П. Органопроекция // Декоративное искусство. — 1969. - № 12
Флоренский П.А. О литературе // Вопросы литературы. — 1988. № 1
Флоренский П. Анализ пространственности в художественно-изобразительных произведениях // Декоративное искусство. -1982. - № 1
Флоренский П.А. Имена // Социологические исследования. — 1989. - № 3–5
Флоренский П. Гамлет // Литературная учеба. — 1989. - № 5
Флоренский Павел. Каталог выставки. — М., 1989
Из писем П.А.Флоренского к его дочери О.П.Флоренской // Контекст. 1991. — М- 1991
П.А.Флоренский. Письмо к Н.П.Киселеву // Новые идеи в философии. Ежегодник Философского общества СССР. 1991. — М., 1991
Переписка П.А.Флоренского и В.А.Кожевникова // Вопросы философии. -1991. - № 6
Переписка Е.Н.Трубецкого и П.А.Флоренского // Вопросы философии. 1989. - № 12
Левин. И.Д. Я видел П. Флоренского один раз // Вопросы философии. — 1991. - № 5
П.А.Флоренский по воспоминаниям Алексея Лосева // Контекст. 1990. — М., 1990
Переписка П.А.Флоренского с Андреем Белым // Контекст. 1991. — М.,1991
Письмо П.А.Флоренского В.Я. Брюсову // Там же
* * *
Абрамов А.И. Предисловие к публикации 'Автореферата П.А.Флоренского // Вопросы философии. — 1988. - № 12
Игумен Андроник (А.С.Трубачев) Антроподицея священника П.Флоренского // Флоренский П.А. Сочинения. — Т.2. — М., 1990
Иванов Вяч. Вс. П.А.Флоренский и проблема языка // Механизмы культуры. — М., 1990
Иванова Е.В. Флоренский и Христианское Братство Борьбы // Вопросы философии. — 1993. - № 6
Мумриков А.П. Социально-психологическая теория творчества по книге священника П.Флоренского 'Имена' // Опыты. — М., 1990
Некрасова Е.А. Неосуществленный замысел 1920-х годов создания 'Symbolarium'a' (словаря символов) и его первый выпуск 'Точка' // Памятники культуры. Новые открытия. 1982. — Л., 1984
Палиевский П.В. Розанов и Флоренский // Литературная учеба. 1989. - № 1
Трубецкой Е.Н. Свет Фаворский и преображение ума // Вопросы философии. — 1989. - № 12
Флоренский П.В. П.Флоренский: реальности и символ // Новые идеи в философии. — М., 1991
Хоружий С.С. Обретение конкретности // Флоренский П.А. Сочинения. — Т. 2. — М., 1990
Хоружий С.С. Философский процесс в России как встреча философии и православия // Вопросы философии. — 1991. - № 5
Хоружий С.С. философский символизм Флоренского и его жизненные истоки // Историко- философский ежегодник '88. — М., 1988
3.6. Евгений Трубецкой
Люди эти были сформированы интересным периодом русской истории. С одной стороны, это был так называемый серебряный век русской литературы, когда полностью обновлялся набор семиотических языков культуры, и на этом обновлении удалось вырастить достаточно мощные фигуры за достаточно краткий период. С другой, это создание русской религиозной философии, ниточки которой затем протянулись сквозь все двадцатое столетие. И наконец, это период подготовки социального взрыва, где революция была лишь одной из составляющих.
На судьбу князя Евгения Трубецкого повлияло и то, что это было время открытия русской иконы. Три статьи Е.Трубецкого: УМОЗРЕНИЕ В КРАСКАХ (1915), ДВА МИРА В ДРЕВНЕРУССКОЙ ИКОНОПИСИ (1916) и РОССИЯ В ЕЕ ИКОНЕ (1918) вышли после смерти автора в 1921 году. Е.Трубецкой был профессором философии права в Киеве и Москве, после революции выступил против большевиков, умер в 1920 году в Новороссийске. Один из основных его трудов МИРОСОЗЕРЦАНИЕ ВЛ.СОЛОВЬЕВА вышел в 1912 году.
Открытие иконы — это открытие иного семиотического языка. Именно этими и отличаются работы Е.Трубецкого от, допустим, современных ему исследований живописи. Для размышлений Е.Трубецкого характерен разрыв во времени с моментом создания иконы, и потому это — открытие, поскольку присутствует момент реконструкции, дешифровки тех глубинных смыслов, которые нельзя прочесть с первого раза. В 1918 году Е.Трубецкой пишет: 'Естественно, что читатель найдет в них отзвук катастрофических событий, пережитых Россией за последние годы. Это — не простая слу
чайность. Именно катастрофические переживания наших дней сделали автору понятным древнее русское религиозное искусство, также зародившееся в дни тяжких испытаний и давшее ответ на великие страдания народные' (Трубецкой Е. Смысл жизни. — М., 1994. С.222). Повтор контекста вызвал к жизни повтор понимания (или подлинное понимание) иконописного сообщения, идущего из прошлого.
Отсюда и следует первое, о чем говорит Е.Трубецкой, — несоответствие современного прочтения старой иконы, отсюда 'закованность' ее в оклады и проч. 'Мы проходили мимо иконы, но не видели ее. Она казалась нам темным пятном среди богатого золотого оклада; лишь в качестве таковой мы ее знали. И вдруг — полная переоценка ценностей. Золотая или серебряная риза, закрывшая икону, оказалась весьма поздним приобретением конца XVI века; она прежде всего произведение того благочестивого безвкусия, которое свидетельствует об утрате религиозного и художественного смысла. (…) Что сказали бы мы, если бы увидали закованную в золото и сверкающую самоцветными камнями Мадонну Ботичелли или Рафаэля?!' (Там же. С.245).
И в другом месте есть такой же семиотически ориентированный пассаж, когда происходит столкновение двух языков, и один текст поглощает другой, захватывая его целиком в свою структуру. 'Отсюда переход к богатым золотым окладам естественен и понятен. Раз икона ценится не как художественное откровение религиозного опыта, то почему не одеть ее в золотую одежду, почему не превратить в произведение ювелирного искусства в буквальном значении этого слова. В результате получается нечто еще худшее, чем превращение иконы в черную, обуглившуюся доску: благодать дивных художественных откровений, рождавшихся в слезах и молитве, закрывается богатой чеканной одеждой, произведением благочестивого безвкусия' (С.288).
Исходный контекст, в рамках которого Е.Трубецкой помещает древнерусское религиозное искусство — это противопоставление 'образу звериному'. Как пишет Е.Трубецкой, 'тот ужас войны, который мы теперь воспринимаем так остро, для них был злом хроническим. Об 'образе зверином' в их времена напоминали бесчисленные орды, терзавшие Русь. Звериное царство и тогда приступало к народам все с тем же вековечным искушением: 'все сие дам тебе, егда поклонишися мне' (Там же. С.225).
Это противопоставление он видит не в какой-то конкретной иконе, а в идее древнерусского храма как целого. Сопоставление трех возможных вариантов, приводит его к особому характеру купола-луковицы. 'Византийский купол над храмом изображает собою свод небесный, покрывший землю. Напротив, готический шпик выражает неудержимое стремление ввысь, подъемлющее от земли к небу каменные громады. И, наконец, наша отечественная 'луковица' воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое наш земной мир становится причастным потустороннему богатству. Это завершение русского храма — как бы огненный язык, увенчанный крестом и к кресту заостряющийся' (Там же. С.226).
Е.Трубецкой не приемлет никакого иного пояснения данной формы, защищая свой тип символизации. 'Всякие попытки объяснить луковичную форму наших церковных куполов какими-либо утилитарными целями (например, необходимостью заострять вершину храма, чтобы в ней не залеживался снег и не задерживалась влага) не объясняет в ней самого главного — религиозно-эстетического значения луковицы в нашей церковной архитектуре. Ведь существует множество других способов достигнуть того же практического результата, в том числе завершение храма острием, в готическом стиле. Почему же изо всех этих возможных способов в древнерусской религиозной архитектуре было избрано именно завершение в виде луковицы? Это объясняется, конечно, тем, что оно производило некоторое эстетическое впечатление,
