К вечеру его мозг готов был взорваться от сплетен, слухов и нелепых предположений, и помощнику шерифа стало казаться, что он находится в центре какой-то бесконечной мыльной оперы. А из щебета прекрасных дам складывалось отчетливое ощущение, что каждая из прелестниц была готова плеснуть яду в чай сопернице, чтобы занять ее место. И даже об отце ребенка Кики никто ничего не знал, хотя опыт подсказывал полисмену, что скрыть такие вещи практически невозможно. И лишь когда разочарованный Рамирес уже собрался покинуть негостеприимное заведение, ему улыбнулась удача.
Проходя мимо приоткрытой двери одной из гримерок, он услышал разговор, привлекший его внимание.
– Ты правда провела прошлую ночь с этим чудаком Хейфецем? И как он?
Рамирес весь обратился в слух.
– Да никак, – с досадой ответил женский голос, принадлежавший Мими. – Ничего не было.
– Так уж и ничего, – язвительно заметила ее подруга. – Все видели, как ты буквально уволокла его в свою спальню.
– Я думала слегка напоить его, – раздраженно ответила Мими. – Но он совершенно не умеет пить. Захрапел, едва упал на мою кровать, представляешь? Даже ботинки не снял! Мои простыни из египетского хлопка безнадежно испорчены!
– И в котором часу это произошло? – просунул голову в дверь Рамирес. Мими подскочила от неожиданности.
– В половине десятого, – хором пролепетали опешившие девушки.
Доктор Вессон вполне определенно заявил, что Кэтрин Айзенменгер умерла в десять часов плюс- минус пару минут, стало быть, Мэтью Хейфеца можно исключить из числа подозреваемых – конечно, после того, как алиби подтвердит бармен.
Бармен с уверенностью вспомнил и молодого человека, и настойчивую девицу из кабаре, которые ушли незадолго до закрытия. Окрыленный успехом Рамирес чуть ли не вприпрыжку помчался в участок. В голове его крутилась только одна мысль: значит, все-таки сенатор!
Вечернее совещание в участке прошло плодотворно. Приятель Эйба по академии подтвердил историю сенатора – по крайней мере, ту ее часть, что была известна агентам в Чикаго. Добытые Рамиресом сведения сводили список подозреваемых всего к одной кандидатуре. Но чтобы не попасть впросак – все- таки нельзя предъявить обвинения важной политической персоне, основываясь лишь на косвенных уликах и интуиции – стоило попытаться поговорить с сенатором еще раз. В конце концов, даже скользкие политики допускают ошибки.
Помощнику сенатора Роберту Ф. Шерману было наплевать на Рождество. Он не помнил, как проходил этот праздник в далеком детстве, пока была жива мать, но с тех пор, как он стал взрослым и начал помогать отцу строить политическую карьеру, все дни для него слились в один сплошной поток встреч, фальшивых улыбок и лживых обещаний, невзирая на календарь. Может быть, поэтому Роберт Шерман был вообще не в курсе, что существует какой-то особый дух Рождества.
А в этом году дела вообще не задались: вместо того, чтобы учить пылкую агитационную речь, написанную Робертом, отец обосновался в библиотеке предоставленных им гостевых апартаментов, запер дверь и заливал в себя пятисотдолларовый скотч. Насколько Роберт мог понять, в ход пошла вторая бутылка, и останавливаться Шерман-старший не собирался. Вероятно, отца подкосил недавний скандал в мэрии и связанное с этим убийство в гостинице, но что именно происходило, сын не знал. А узнать надо было во что бы то ни стало, иначе второй срок сенатора Шермана мог и не состояться, и тогда все честолюбивые планы и мечты его отпрыска так бесславно и стремительно оборвались бы в этом нелепом убогом городишке. Все и так висело на волоске.
Собрав на поднос нехитрый ужин, Шерман-младший решился на отчаянный шаг – воспользовался запасным ключом от библиотеки и вторгся в алкогольный угар отца.
В комнате с задернутыми плотными шторами было очень накурено. Джон Шерман сидел в кресле и рассеянно ворошил кочергой угли в камине. Роберт осторожно поставил поднос на низенький столик и неожиданно даже для самого себя произнес:
– Папа, может, ты хочешь поговорить?
Сенатор, казалось, ничего не слышал, сосредоточенно глядя на огонь. Роберт уже собрался было повторить вопрос, как вдруг отец медленно произнес:
– Моя Кики была прекрасным белокурым ангелом. Думаю, наша дочь похожа на нее. Как ты думаешь, я смогу забрать ее в Чикаго?
Роберт решил, что ослышался. Нет, это неправда, это не может быть правдой! Он же сделал все, чтобы устранить малейшую угрозу карьере отца! Как он мог совершить такую ошибку?
Шерман, не замечая изменившегося в лице сына, продолжал:
– Когда она так внезапно исчезла из моей жизни, я и подумать не мог, что она способна лишить меня самого дорогого – нашего ребенка. Я отпустил Кики, я знал, что не смогу дать ей то, что она заслуживает. Но она мне отомстила, и жестоко. Если бы я только знал...
По щеке сенатора скатилась одинокая слеза. Роберт застыл в ужасе.
– Папа, ты же не хочешь сказать, что...
Его слова прервал решительный стук в дверь.
– Откройте, полиция!
Словно во сне, все еще не осознав, что происходит, Роберт спустился вниз, открыл дверь и невидящим взглядом уставился на шерифа и его помощника. Смит что-то говорил, но в сознании Роберта слова не складывались в осмысленные фразы. На лице Рамиреса светилось торжество, и это почему-то испугало Шермана-младшего гораздо больше, чем все слова шерифа.
– Вы нашли убийцу Кики? – раздалось за его спиной. Чудом не убившись на лестнице, сенатор наконец-то спустился вниз.
– Мы бы хотели побеседовать с вами, сенатор, – выступил вперед Рамирес.
Глаза сенатора налились кровью.
– Так вы нашли его? – зарычал он. – Как вы смеете ничего не делать? А может, вы знаете, кто ее убил? Знаете и покрываете?! – Шерман схватил помощника шерифа за грудки. – Я вас всех выведу на чистую воду! Я вас сгною! Я вас...
Опомнившись, Рамирес попытался вырваться из цепких медвежьих объятий нетрезвого политика, но тот принялся трясти свою жертву. Завязалась потасовка. Шериф, оценив обстановку, рукоятью пистолета стукнул Шермана по затылку, и тот обмяк.
– Вот теперь отлично, – шериф спрятал оружие. – Сенатор Шерман, вы имеете право хранить молчание...
– Шеф, сегодня мы от него ничего не добьемся, – устало произнес Рамирес, потирая виски.
– Да понимаю я! – с раздражением отозвался Смит, сидя на неудобном колченогом стуле, злобно глядя на сенатора, уснувшего в его любимом кресле. Он уже проклял ту минуту, когда решил задержать Шермана за нападение на полицейского – тот пришел в себя уже в участке, но был настолько пьян, что не мог связать и двух слов, а через мгновение уже храпел.
– Предполагаю, что домой мы сегодня не попадем, – сказал Луис, устраиваясь на широком подоконнике.
– Да, не судьба, – проворчал Смит. – Давай, что ли, отнесем его в камеру, и езжай отоспись. Утром ты мне понадобишься свежим.
После отъезда полицейских с бесчувственным телом Джона Шермана Роберт какое-то время оставался в холле. Он плохо осознавал происходящее, в его голове продолжали звучать слова отца. Словно во сне он запер дверь, поднялся на второй этаж, допил остатки скотча и направился в свою комнату. Близился рассвет и с первыми лучами тусклого зимнего солнца Роберт понял, что должен сделать. Он привык все скрупулезно планировать, и сейчас привычка ему не изменила. Тщательно одевшись – в новый, только с иголочки костюм и любимый галстук в тонкую полоску – и проверив содержимое дипломата, Шерман-младший поехал в участок. За ошибки нужно расплачиваться – эту истину он тоже усвоил с детства.
– Шериф, я должен сделать признание. Клевавший носом над бумагами Эйб Смит оторопело уставился на бледного юношу, который решительным шагом вошел в участок и теперь нависал над столом
