сказать, насколько мы к этому рубежу уже приблизились, потому что нет точной статистики по всей стране. И есть тенденция занижать показатели. Но жители Нижнего Тагила эту черту прошли (там — более 8 %). На 375 тысяч населения приходится 30 тысяч наркоманов, то есть каждый 12-й — наркоман.
«Время нашей земной жизни бесценно: в это время мы решаем нашу вечную участь» (святитель Игнатий (Брянчанинов).
Может ли христианин руководствоваться изречением: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо»?
Высказывание «Homo sum, humani nihil a me alienum puto», ставшее афоризмом, впервые появилось в 162 году до Р.Х. в комедии Публия Теренция Афра (ок. 195–159 до Р.Х.) «Heautontimorumenos» («Наказывающий сам себя»; в русских изданиях — «Самоистязатель»). В пьесе рассказывается, как Клиния, сын старика Менедема, влюбился в соседскую девушку. Отец, чтобы прекратить общение, обошелся с сыном сурово. Клиния уехал из дома и поступил на военную службу. Отца сильно мучила совесть. Он стал изнурять себя непосильным трудом в поле, исполняя работу, которую раньше делали его рабы. Старик сосед Хремет спрашивает Менедема, почему он с утра до вечера себя изнуряет, имея богатое поместье и рабов: «Ни отдыху, ни сроку не даешь себе». И слышит в ответ:
Слова Хремета стали афоризмом. Но вряд ли Теренций предполагал, что они будут одним из самых известных афоризмов и много веков спустя. Не мог он предвидеть и того, что в эти слова будут вкладывать совсем иной смысл, чем они имели первоначально. В словах Хремета выражена мысль о причастности человека ко всему человеческому — о соучастии человека в радостях и печалях другого человека. В древнеримской литературе это изречение стало выражением идеи общественного единства, ибо все люди имеют одну природу. Так, Луций Анней Сенека (ок. 4 до Р.Х. — 65 по Р.Х.) писал: «Природа производит нас всех братьями, сделанными из одних и тех же элементов, назначенными к одним и тем же целям. Она вкладывает в нас чувство любви, делая нас общительными, дает жизни закон равенства и справедливости, и, согласно ее идеальным законам, нет ничего более низменного, чем обидеть, лучше уж быть обиженным. Она заставляет нас быть готовыми оказывать помощь и делать добро. Сохраним же в сердцах и на устах слова: «
Ранее и Марк Туллий Цицерон (106–43 до Р.Х.) использовал афоризм Теренция: «Природа создала нас для того, чтобы мы разделяли между собой всю совокупность прав и пользовались ими все сообща. И я, говоря «природа», хочу, чтобы во всем этом рассуждении меня так и понимали. Но испорченность, связанная с дурными наклонностями, так велика, что от нее как бы гаснут огоньки, данные нам природой, и возникают и укрепляются враждебные им пороки. И если бы люди — как по велению природы, так и в силу своего суждения — признавали, что «ничто человеческое им не чуждо», как говорит поэт, то все они одинаково почитали бы право» (
Обоснование верной идеи единства человечества как у Цицерона, так и у Сенеки имеет натуралистический характер. Библейско-христианское учение преодолевает ограниченность языческого мировоззрения. Апостол Павел, выступая в ареопаге, дал точное богословское обоснование идеи единства человеческого рода: «От одной крови Он произвел весь род человеческий для обитания по всему лицу земли» (Деян. 17: 26). Господь Творец не только произвел всех людей от одного человека (Адама), но и положил основные законы жизни человечества и главную цель человеческой жизни — стремление к Богу (чтобы «они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас» (Деян. 17: 27). После Боговоплощения и Искупительной Жертвы Иисуса Христа подлинное единство человечества возможно только во Христе.
Ни в период раннего христианства, ни в средние века к афоризму Теренция христиане не обращались. Лишь в эпоху Ренессанса, когда возникла гуманистическая философия, афоризм Теренция стал использоваться для апологии человека и оправдания его слабостей и даже пороков. Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494) писал: «Человека по праву называют и считают великим чудом, живым существом, действительно достойным восхищения» («Речь о достоинстве человека»). Эразм Роттердамский (1466–1536), отвечая на резкие и грубые высказывания М. Лютера, замечает: «Если бы ты ограничился двумя или тремя выпадами, могло бы показаться, что они вырвались у тебя случайно, но эта книга повсюду кипит поношениями! Ими ты начинаешь, ими ты и заканчиваешь. Если бы ты удовлетворился одной из насмешек такого рода, как называя меня «бревном», «ослом» или «грибом», я бы не ответил ничего, кроме слов: «Я — человек, и, думаю, ничто человеческое мне не чуждо» (
Нравственный антропоцентризм гуманистов неизбежно вел и привел к разрыву с великой христианской традицией, направленной на возрождение человека путем духовного врачевания падшего человеческого естества. «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе» (Флп. 4: 13). Священное Писание и святые отцы открыли путь победы над грехом: «Никто, согрешая, не может представлять в извинение греха немощь плоти. Ибо единение с Богом-Словом, разрешением клятвы, восстановило в силе все естество, сделав таким образом неизвинительным для нас склонение произволения на страсти. Божество Слова, будучи всегда по благодати соприсуще верующим в Него, заглушает закон греха, сущий во плоти» (преподобный Максим Исповедник).
Дух примиренности с грехом и самооправдания породил постепенно различные идеологии безбожия и человекобожия. Ф.М. Достоевский в диалоге Ивана Карамазова с князем тьмы показывает демоническую природу человеческого самооправдания. Явившийся Ивану собеседник говорит: «Сатана sum et nihil humanum a me alienum puto». «Как, как? Сатана sum et nihil humanum… это неглупо для черта!» — восклицает Иван и слышит в ответ: — «Рад, что наконец угодил» (