В 19 веке в романтической литературе тема возрождения в человеке «древнего хаоса» связывается с нарастанием мирового зла.
О.Мандельштам использовал слово хаос метафорически, противопоставляя свой родовой быт эстетически близкой ему петербургской культуре: «Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незнакомый утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором смутно догадывался — и бежал, всегда бежал»(Шум времени).
Понятие абсурд у римлян употреблялось преимущественно в логике. Оно означает нелепость, бессмыслицу. Образовалось это слово из двух корней: ab (от) и surdus (глухой). Буквально значит: ответ глухого. Привести к абсурду (ad absurdum) значит доказать, что чье-либо утверждение лишено смысла и поэтому считается опровергнутым.
Соединение понятий хаос и абсурд происходит в мировоззрении французских экзистенциалистов. Для А.Камю человеческое существование, неминуемо завершающееся смертью, приводит мыслящую личность к открытию «абсурда» как своего «вечного удела» на земле. Однако это сознание не должно обезоруживать человека. Напротив эта истина должна пробуждать мужество продолжать жить вопреки хаосу жизни. В литературе 2-й половины 20-го века возникло течение, получившее название театра абсурда. С.Беккет («В ожидании Годо»), Э.Ионеско («Носороги») представляют мир как абсурд. В гротескно-комической форме изображается ложность и бессмысленность человеческого бытия.
Направления эти открыли не хаос истории и не абсурд жизни человека, а тупиковое состояние безрелигиозного сознания, неспособного разрешить великие вопросы о смысле истории и цели человеческого бытия. Жизнь человека в мире — не сизифов труд. Таковым он является только для того, кто не увидел за пределами земной жизни иной, высшей реальности. Тогда, действительно, применимо классическое понятие абсурд, потому что все в конечном счете разрушается и исчезает. Для верующего и живущего с Богом, как история мира, так и жизнь отдельного человека имеют высшую цель: «По нашему учению, конец, для которого все делаем и к которому стремимся, есть блаженная жизнь в будущем веке. И конец сей достигается, когда предоставляем над нами царствовать Богу» (Святитель Василий Великий).
Каково отношение Церкви к творчеству М.Булгакова?
Невозможно говорить о религиозности человека, ограничиваясь одним небольшим периодом. Особенно это трудно в отношении к М.Булгакову. Его жизненный путь, несомненно, представляет собой духовную трагедию. Он происходил из священнического рода. Дед по линии отца был священником Иоанном Авраамьевичем Булгаковым. Отец его матери Варвары был протоиереем церкви Казанской иконы Божией матери в Карачеве — Михаил Васильевич Покровский. В честь него, повидимому, назвали внука. Отец Михаил венчал родителей будущего создателя Белой гвардии (авторское название Белый крест): Афанасия Ивановича и Варвары Михайловны. Отец писателя священником не стал, но был доцентом (в самом конце жизни — ординарным профессором) кафедры западных исповеданий Киевской духовной Академии.
Отношения в доме были теплые. Родители и семь детей составляли единую дружную семью. Михаил в детстве и отрочестве имел много радостей. Трудно представить, чтобы детям не подавалось христианское воспитание. Вопрос в другом: было ли оно основательным? Определяло ли оно весь строй жизни семьи? То немногое, что мы знаем, убеждает в обратном. По-видимому, было то, что наблюдалось во многих образованных семьях конца 19-го — начала 20 веков: увлечение чисто светской культурой доминировало над религиозными интересами. По воспоминаниям Ксении Александровны (жены брата Михаила Афанасьевича — Николая): «Семья Булгаковых — большая, дружная, культурная, музыкальная, театральная; могли стоять ночь, чтобы иметь билет на какой-нибудь интересный спектакль. Был домашний оркестр» (Собр. соч. в десяти томах, т.1, М., 1995, с.13). Легко понять, почему в разнообразных материалах к биографии М.Булгакова (письмах, дневниковых записях, воспоминаниях) совершенно нет никаких признаков религиозной жизни (ни внешней, ни внутренней). Сказать, что вера была потеряна полностью, нельзя. Какие-то следы ее остались. Об этом можно судить по дневниковым записям 1923 года: «19 октября. Пятница. Ночь.
В общем хватает на еду и мелочи. А одеваться не на что. Да, если бы не болезнь, я бы не страшился за будущее. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ»; «26 октября. Пятница Вечер…. Сейчас просмотрел «Последнего из могикан», которого недавно купил для своей библиотеки. Какое обаяние в этом сентиментальном Купере. Там Давид, который все время распевает псалмы, и навел меня на мысль о Боге. Может быть, сильным и смелым Он не нужен. Но таким, как я, жить с мыслью о Нем легче» (СС, т.1, 81–82). Запись эта сделана за несколько месяцев до начала работы над «Собачьим Сердцем». Какое место занимает у Булгакова Православная Церковь именно в то время? Интерес к гонимой богоборческой властью Церкви никак не проявился ни в творчестве, ни в личных документах. Но и сочувствия к гонителям не было. Скорее отвращение. Именно ко времени начала работы над «Собачьим Сердцем» относится интересная дневниковая запись от 4 января 1924 года: «Сегодня специально ходил в редакцию «Безбожника». Она помещается в Столешниковом переулке, вернее в Космодемьяновском, недалеко от Моссовета. Был с М.С., и он очаровал меня с первых же шагов. — Что вам стекла не бьют? — спросил он у первой же барышни, сидящей за столом. — То есть, как это? (растерянно). Нет, не бьют (зловеще). — Жаль. … Тираж, оказывается 70 000 и весь расходится. В редакции сидит неимоверная сволочь, входят, приходят… Когда я бегло проглядел у себя дома вечером номера «Безбожника», был потрясен. Соль не в кощунстве, хотя оно, конечно, безмерно, если говорить о внешней стороне. Соль в идее… Этому преступлению нет цены» (СС, т.3,с.24–25; В.Петелин. Счастливая пора). Все, происходившее вокруг, М.Булгаков воспринимал как дьяволиаду. Именно поэтому критик Л.Авербах увидел в сборнике Дьяволиада (1924) злую сатиру на советскую страну: «Тема эта — удручающая бессмыслица, путаность и никчемность советского быта, хаос, рождающийся из коммунистических попыток строить новое общество».
Теперь о самой повести «Собачье Сердце». В ней нет религиозных идей в точном значении этого слова. Это сатира. Верная по своим острым наблюдениям. Сильная и резкая в изображении реальных извращений и деформаций прежней жизни. В ней можно почерпнуть материал для этических размышлений о важности традиционных (можно сказать христианских) понятий о ценности человеческой жизни и опасностях научных экспериментов с человеком (вспомним чудовищные претензии сторонников клонирования). В этом отношение эта фантастическая повесть — заметное явление в истории литературы 20-го столетия.
Однако сатира не воспитывает. Дело не только в законах жанра. Главное в мировоззрении автора. А.Ахматова точно написала на смерть М.Булгакова в марте 1940 года:
Ты так сурово жил и до конца донес Великолепное презрение. Вера детства ушла. Поэтому роман Белая гвардии (1922 -24), начинающийся с рассказа о смерти матери, не только печален, но и ностальгичен. Мать уносила с собой драгоценную частицу прошлой жизни Михаила, в которой были чистые и радостные переживания детской верующей души: «О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем! Мама, светлая королева, где же ты? … белый гроб с телом матери снесли по крутому Алексеевскому спуску на Подол, в маленькую церковь Николая Доброго, что на Взвозе. Когда отпевали мать, был май, вишневые деревья и акации наглухо залепили стрельчатые окна. Отец Александр, от печали и смущения спотыкающийся, блестел и искрился у золотеньких огней … Отпели, вышли на гулкие плиты паперти и проводили мать через весь громадный
