вопросом,
— Это приятель отца, — объяснил я. — Отец говорит, что мне нужно вернуться домой.
Она не ответила. Просто прошла в дом, чтобы там взять причитающуюся мне плату, три доллара серебром.
— Я только захвачу вещи, — сказал я проезжему, — и мигом обратно.
Собрать пожитки было делом нелегким. Но моя чистая рубаха была в той комнате, где лежал Кэл на своей койке; даже приличия ради следовало сказать ему, что я уезжаю.
— До свидания, мистер Кроуфорд, — сказал я вежливо, — За мной приехали, чтобы подвезти до дома.
Какое-то время он молчал, прикрыв рукой глаза. Потом сказал резко.
— Ладно. Можешь ехать. Я и один справлюсь с ними.
Значит, все-таки что-то должно случиться, и, уехав домой, я так и не пойму, что именно. Но главным было не это. Главным было то, что Кэл Кроуфорд нуждается во мне.
— Черт, мне не так уж важно уехать сейчас, — сказал я ему. — Что за спешка! Скажу, что решил остаться еще на время.
— Как знаешь, — ответил Кэл Кроуфорд. Просить он ни за что не стал бы. Но он подарил мне достоинство, которого раньше я не знал. Я сам мог сделать выбор. И если пожелаю, остаться.
Когда я объяснялся с проезжим, тот решил, что я спятил; так и сказал мне.
Ни Кэл, ни Мартышка не проронили ни слова о том, что я славный парень и что они благодарны. Они просто продолжали ждать.
Однажды перед рассветом меня из глубокого сна подняло прерывистое дыхание Кэла, а может, присутствие его дочери. Она держала высоко лампу и, глядя на Кэла и обращаясь к нему на своем языке, прикладывала корявую смуглую ладонь к его лбу, а он сердито сбрасывал ее.
С мольбой она поглядела на меня и вышла, но в неверном свете лампы я разглядел в ее руке веревку: она шла запрягать лошадь. По этому я догадался, что она отправляется за доктором. Я перепугался, как никогда в жизни. Мне стало ясно, чего ожидал Кэл Кроуфорд.
Он раньше уже встречался с этим — отражал, избегал, побеждал. Теперь ему предстояло вновь сойтись лицом к лицу — а может, он думал, что перед ним какой-то иной враг.
— Подай ружье, парень, — задыхался он. — И помоги мне сесть.
В прошлый раз он предпочел магазинную винтовку, поэтому я и принес это ружье, но он с презрением отверг его.
— Чего оно стоит? — возмутился он. — Подай такое, из которого мужчина может стрелять! И проверь, чтобы кремень был острым, а порох сухим!
Тогда я принес ему длинное старое кремневое ружье, у которого с петли свисала скальповая прядь Горба Бизона. Руки старика схватили и огладили ружье.
— Это, конечно, не то, что моя добрая Старушка Буря, — пробормотал он, — но сойдет. Огляди-ка скалы, парень, и дай знать о том, что видишь. Да держи голову пониже.
Ответ мой прозвучал не громче шепота:
— Пока никого, мистер Кроуфорд.
Держись в стороне и освободи мне обзор — вот и все, что нужно, — сказал он. Теперь его дыхание стало глубоким и частым. — И вот что, парень. Если я отдам концы, беги и прячься. Ничего не бойся. Если они поймают тебя, то, скорее всего воспитают как своего. — У него получилась кривая усмешка. — Бывает, люди живут куда мерзостнее индейцев.
Мне хотелось убежать, но не от индейцев, а от Кэ-ла Кроуфорда и от его врага. Не думал, что мне придется оставаться с ним один на один, пока Мартышка не явится с доктором. До сих пор удивляюсь, зачем вообще она затеяла это. Может, гордилась тем, что он содержал ее на манер белых женщин, и до конца хотела ради него поступать так, как поступала бы белая женщина.
Кэл зарядил помятое кремневое ружье. Для этого ему глаза были не нужны. Он взял на ладонь свинцовую пулю и насыпал пороху, так что пуля оказалась почти прикрытой. Добавить сколько нужно пороху на полку было труднее, и он просыпал немного.
Забив заряд, он совсем обессилел. Откинувшись назад, скомандовал мне:
— Будь начеку, парень, и дай мне знать, когда они перевалят через гребень холма.
Но я не заметил, как они пришли, а он больше не заговорил.
Когда Мартышка вернулась с доктором, был почти полдень. Я сидел, забившись в угол и отвернув лицо от койки. Но никуда не ушел.
Может, это вовсе не враг пришел за Кэлом Кроу-фордом. Может быть, то разведчики гор въехали верхами, чтобы проводить его в путь к той стране чудес, которую даже он никогда не смог бы себе представить.
В тот же день его дочь отпустила меня домой, и я уехал на ее крапчатом.
Славно было вернуться; но еще лучше, что я не вернулся раньше срока, испугавшись и отступив. Я вернулся человеком, который заслужил это право, — работа сделана, долг выполнен. Дома я мало что рассказал — просто о том, что старик умер.
Отцу сделалось лучше, он мог уже ходить, опираясь на трость, Джеральдина сновала вокруг с таким видом, словно узрела ангела наяву. Ей пришло письмо от любимого, первое с тех пор, как он отбыл па Запад. Нам не было позволено взглянуть на него. Но сестра стала напевать за ргботой, а псходка ее вновь обрела легкость.
Спустя почти неделю после моего возвращения Джеральдина сказала:
— Вот подъезжает какой-то старый индеец, а за ним скво. Что бы это могло им понадобиться?
Индеец остался в седле, а когда скво спешилась, я узнал дочь Кэла Кроуфорда. На ней уже не было пурпурного шелкового платья; на ней была полосатая шаль поверх старой хлопчатой юбки, на голове — платок, повязанный па индейский манер.
— Это Мартышка, — сказал я. — А вон то, должно быть, ее муж. Он приехал забрать ее назад, в племя.
— Долго же пришлось ей ждать, — сказала Джеральдина, — чтобы получить то, что оставил ей Кэл. Но она сполна заслужила это.
И тут я кое-что понял.
— Не для того она оставалась с ним. У нее всего и есть, что этот узелек на лошади. Ведь не было у него никакого наследства. Она просто оставалась ухаживать за своим старым отцом, оттого что была нужна ему.
— Верность, — прошептала тихо Джеральдина. — «Верная» — вот как назвал меня Джон. Он написал это в письме. — Она заплакала счастливыми слезами и побежала перекинуться словом с Мартышкой.
Они приехали за крапчатым, и я пошел, чтобы его заарканить. А потом Мартышка вручила мне кое-что на память о своем отце.
И они отъехали, мужчина впереди, а дочь Кэла Кроуфорда следом, с крапчатым на поводу. Путь их лежал домой, где бы этот дом ни был. Где-то на Западе, в той стороне, куда так часто она смотрела.
— Есть все-таки на земле преданность и вера, — сказала чуть слышно моя сестра. — Она знала, что муж будет ждать, пока она сможет остазить своего отца… Интересно, что она сделала со своим пурпурным платьем?
Мы узнали потом: платье осталось висеть в хижине на гвозде. Она оставила там почти все. Ей ничего не нужно было из того, что ценилось у белых женщин.
Не знаю, что сталось потом со всеми вещами Кэла Кроуфорда, вот только дочь его привезла мне кремневое ружье, то самое, которое сжимал он в руках, готовясь защищать свой последний рубеж.
ЗАКОЛДОВАННАЯ СКАЛА
Мы плавали в реке перед заходом солнца, а когда готовили себе еду на костре, косые лучи с неба причудливым узором ложились на белый песок вокруг. Сам же прозрачно-красный шар закатился за край бурых полей, лишь только мы, присев на песок, принялись за ужин, а теплый воздух, стелившийся над водой и нашим плоским песчаным островом, сделался свежее и напитался запахами водорослевой гнили и подсолнухов, что росли вблизи. Река была темная, тяжело несла свои воды, как и остальные пять-шесть рек, поившие в Небраске кукурузные поля. Вдоль одного берега тянулись грядой голые глинистые кручи, поверху росло несколько приземистых дубов с кряжистыми стволами, изогнутые ветви приплюснутых крон бросали легкие тени на густую траву. Западный же берег был низкий, ровный, с кукурузой до горизонта, и вдоль всей кромки воды здесь располагались песчаные бухты, росли березы да кое-где мелькали клены и еще реже ивы.
Бурные весенние разливы не давали мельницам работать, и фермеры, по уши в хлопотах, словно забывали про реку, только исправно чинили старый красный мост, потому-то мальчишки из Сэндтауна становились полноправными речными хозяевами. Осенью мы охотились на перепелов, исхаживая мили вдоль плоского берега по жнивью и по скошенным травам, а когда завершалась пора зимнего катанья на коньках и лед таял, половодье и затопленные берега были для нас самым желанным явлением природы. Русло реки в каждое время года неузнаваемо менялось. Весной бурный поток намывал кручу на восточном берегу или размывал акры полей на западном, и куски земли кружились, уносимые водоворотом, и вместе с грязной пеной прибивались неведомо к каким берегам. В середине лета, когда вода спадала, обнажались новые песчаные островки и замирали, сушась и отбеливаясь на августовском солнышке. Порой берега этих островков укрепляла настолько прочная насыпь, что яростные разливы очередной весны были бессильны сдвинуть такие островки с места; крохотные ивовые ростки торжествующе пробивались сквозь желтую пену, разворачивался первый лист, прокладывая путь летним побегам, и вот уже узлы корней цепко связывали мокрый песок, укрепляясь перед атакой нового апреля.
