Прожогин снял трубку, покрутил ручку телефона, сказал:
— Товарищ Ольга, свяжи срочно с Сибревкомом… Нет-нет, Лично с Иваном Никитичем Смирновым. Жду. — Трубка легла на рычаги.
— Слыхал имя? — спросил у Взорова. Секретарь укома постоянно сбивался с «вы» на «ты».
— Комиссар пятой армии. Его у вас называют победителем Колчака…
— Точно. Теперь Предсибревкома. Главнее его в Сибири…
Зазвонил телефон.
— Маркушин! — хватаясь за трубку, громко позвал милиционера секретарь укома и, когда тот мигом возник на пороге, велел. — Побудьте вместе в коридоре, пока я говорю…
Прожогин приготовился слышать знакомый неторопливый голос председателя Сибревкома, бывшего своего политического командира, с кем рядом прошел боевой путь в составе Пятой армии от Свияжска, от Волги, почти до самого Нижнеудинска, голос человека, с которым знакомством гордился больше всего на свете, о котором бойцы слагали легенды и пели песни, а знаменитая писательница Лариса Рейснер говорила в своих красивых статьях как о коммунистической совести Красной Армии. Однако услышал опять телефонистку. Связь с Новониколаевском повреждена, известила она, провода оборваны.
— Как так? — переспросил он. Машинально, потому что знал: бандиты часто подпиливают столбы и обкусывают провода, вдобавок устраивают засады, приходится посылать целые отряды, чтобы восстановить линию.
— Что-нибудь еще нужно, Василий Кондратьевич? — напомнила о себе телефонистка. Ольга.
— Соедини с Тютрюмовым, — словно очнувшись, потребовал он. И когда зазвучал густой хрипловатый бас начальника местного чоновского отряда, попросил:
— Приходи, Степан. Позарез нужен.
На вопрос, что за спешка, ответил:
— Такого у нас еще не было никогда.
Не сдержался, против воли прибавил в трубку:
— Золото! На миллионы!
После этого сообщения Тютрюмов, располагавшийся со своими бойцами в бывшем купеческом особняке на той же улице в трех минутах ходьбы от укома, явился без Заминки.
— Что за тип торчит у тебя в коридоре с Маркушиным? Какое золото?
— Садись, читай, — секретарь укома уступил свое место Тютрюмову.
— Это что, написал тип, который за дверью? — спросил отвыкший за последнее время от чтения длинных бумаг командир местных чоновцев.
— Ты читай.
— Ох-х, белая косточка, моряк. Я на лицо глянул, сразу подумал… — комментировал Тютрюмов первые прочитанные строки заявления. Что подумал, начальник отряда пихтовских чоновцев не сказал, умолк, весь ушел в чтение.
— Вот это да. — Тютрюмов отодвинул исписанные красивым почерком листки, посмотрел на секретаря укома. — В двух ящиках даже платиновый песок. Ну и где все это? От какой печки плясать до озера?
— Не говорит пока. Настаивает, чтобы сначала поставили в известность губернское начальство.
— Ну, а ты?
— С Николаевском связь нарушена. Нужно попробовать по железнодорожному каналу снестись, по телеграфу. Или, может, отвезти его в Новониколаевск, а? Как считаешь?
— Считаю, может, к лучшему, что нет связи.
— То есть?
— Без всяких то есть. Прежде чем начальству докладывать, нужно проверить. Мало ли чего написал. Место узнать нужно.
— Не скажет он.
— Скажет. Услышит то, что хочет, и скажет. Сейчас я сам с ним потолкую, не вмешивайся.
Тютрюмов открыл дверь и позвал старшего лейтенанта.
— Мы переговорили с Новониколаевском, — сказал, отрекомендовавшись. — Завтра в середине дня приедут из Сибрев-кома. Вашу просьбу служить во флоте рассмотрят. Спецы нужны. Будете на флоте, если на службе у Колчака не усердствовали…
— Конвой не участвовал в боях, — сказал Взоров — То есть, в критические, самые последние недели, часть офицеров конвоя была на передовой. Мне не привелось.
— Тем лучше… А вот в Москву сообщать Сибревкому пока не о чем. Увезти могли золото. Да и место лишь по названию можно не найти. Здешние названия часто повторяются. На иной версте по два-три одинаковых. Промысловики даже путаются.
Взоров отрицательно повел головой.
— Рыбацкое становище Сопочная Карга.
— Что? — переспросил Тютрюмов.
— Место, где убивали меня…
Украдкой Тютрюмов подмигнул секретарю укома: вот, мол, как надо вести разговор.
— Есть такое, — подтвердил. — Напрямую верст десять отсюда. Но там около озера нет избы, как вы утверждаете, — начальник чоновского отряда кивнул на стол, где лежали исписанные рукой Взорова листки.
— Есть, — тихо твердо возразил Взоров.
— Противник мог перед дуэлью и соврать, — сказал секретарь укома. — Назвать другое озеро.
— Исключено. Абсолютно ему не было смысла лгать.
— Второй Сопочной Карги, вроде бы, нет у нас, — помолчав, проговорил секретарь укома.
— Нет, — уверенно кивнул Тютрюмов. — Бывал я на том озере весной. Помню, избы около него нет.
— Есть, — упрямо повторил Взоров.
— Чем гадать, лучше съездить туда. На месте видней, — предложил начальник чоновского отряда. — Как? — обратился к Взорову.
— Согласен, — ответил старший лейтенант.
— Хорошо бы обернуться до приезда губернского начальства. Утром рано выехать. Как? — Командир местных чоновцев посмотрел на Взорова.
— Согласен, — опять односложно ответил Взоров.
— Тогда на рассвете выедем.
— Лошади твои. — Секретарь укома отпер сейф, положил туда заявление Взорова и сданный им наган.
— Об этом не беспокойтесь. В полшестого будут у крыльца. — Тютрюмов посмотрел на часы. — Пойду соснуть.
Остановившись у порога, спросил?
— А что с милиционером? Долго ему сидеть в коридоре?
— Пусть к себе идет. Я скажу.
— Сам отправлю. — Тютрюмов скрылся за дверью.
Некоторое время, оставшись вдвоем, молчали. Потом
Прожогин снял висевшую на сбитом в стену гвозде шинель, протянул Взорову, указал на жесткий диван.
— Ложись, отдыхай.
— А вы?
— Посижу еще. Описать все положено. Как появился ты, что рассказал тут…
Старший лейтенант скатал шинель, пристроил вместо подушки, стянул пыльные сапоги и лег на диване на спину, глядел в серый, давным-давно не беленный потолок.
В кабинете стало сумрачней. Это секретарь укома подкрутил фитилек керосиновой лампы, убавил освещение.
— Ты каждый день Колчака видел? — спросил.
