Самая главная примета свободного человека — вставать, когда хочешь. Кто-то, может, не согласится со мной, но это его личные трудности, а у меня все хорошие воспоминания начинаются с того, как я выбрался из постели не по звонку будильника. Впрочем, сейчас у меня нет будильника, мог бы прихватить, но не захотел. Пользуюсь ходиками, висящими на стене. Они уже старые, краска облупилась даже на кукушке, отчего птица кажется общипанной. Она только что выскакивала и хриплым, испуганным, голосом откуковала полдень. Сейчас я встану, схожу умоюсь под краном во дворе, потом отрежу от подвешенного к потолку на кухне копченого окорока, пахнущего можжевеловым дымом, солидный шмат и буду жевать его со сладким печеньем, пока не разгорится печка и не вскипятит чайник Продуктов у меня много, особенно мяса и круп, насобирал по селу. Сначала брал все подряд, потом самое вкусное, но все равно кухня завалена банками, мешками, коробками и ящиками. Особенно много мяса, свинины, закрученной в сыром виде в трехлитровые банки, как варенье, но только не на зиму, а на лето, ведь в холодильник все не засунешь. Так же много печенья и конфет, несколько ящиков, принес их из магазина. Вот только с хлебом туго, мука есть, но я печь не умею. Поэтому мешок с ней стоит в дальнем углу, мыши прогрызли мешок в нескольких местах, жрут муку без зазрения совести и успели проложить белую дорожку от мешка к норе. Надо будет кошку завести, видел я одну в соседнем дворе. Облезлая, худющая, заметила меня — зыркнула дико и шасть в кусты. Озверела, бедняжка, из такой получится хороший охотник за мышами.
Я лениво выбираюсь из-под ватного одеяла, опускаю ноги на пол. От пола тянет сыростью и плесенью, а от стен — влажной известью, точно белили их вчера вечером или сегодня утром. И вообще дом пропитан слишком сильными запахами. Первый день я как-то не замечал этого, а теперь они становятся все резче и резче, даже дышать трудно. Я хотел переселиться в другой дом, но и там не лучше, только запахи немного не такие. И с акустикой здесь что-то непонятное. Уже на второй день я начал слышать, как капает вода из крана во дворе, как шелестят листья в саду и в лесу, потом дошло до того, что я начал слышать падение пылинки в доме. Представляете, какой грохот стоит вокруг меня? Иногда он усиливается настолько, что у меня начинают болеть уши, будто по ним с размаху хлопнули ладонями. Что-то подобное я на службе испытал, когда три американских противолодочных корабля сели на хвост нашей подлодке и обстреливали нас из гидроакустических «пушек». По лодке со всех сторон и вразнобой словно огромными кувалдами молотили, ничего делать не можешь — ни спать, ни есть, ни службу нести, — одно желание — стукнуться головой обо что-нибудь твердое и острое, чтобы она раскололась и грохот выплеснулся из нее. Трое суток казнили нас янки, мы уже на пределе были, и если бы командир не сумел оторваться от них, пришлось бы всплывать и рассекречивать подлодку. Нашел и я способ отрываться от шумов и запахов. Заметил, что днем они послабее в доме, а ночью — на свежем воздухе. Так и живу: днем отсыпаюсь в доме, а по ночам шляюсь по селу, «хожу в гости».
Сейчас полнолуние, по ночам так светло, что и фонарей не надо. Обычно я обхожу все село, ненадолго заглядываю в дома, роюсь в шкафах и столах. Я уже не боюсь, что застукают хозяева, перебираю вещи и бумаги неспеша, пока не достанут запахи и звуки. У меня теперь имеется полный гардероб на все времена года. Есть и документы — водительские права на одно имя и свидетельство о рождении и военный билет на другое. С такими ксивами не пропадешь, можно ехать куда хочешь, устраиваться на работу и поплевывать на милицию: документы выданы местными органами власти, а вся страна знает, что это за район, никто не пристебается с вопросом почему у тебя нет паспорта. Облучился паспорт и сдох — вот почему! Эх, поскорее бы в путь. Загляну к Мишке, чтобы с женой установить связь, и поеду дальше, пока срок давности не выйдет. А может и без жены обойдусь, похолостякую малость.
Ох, скорей бы волосы росли! Ладно бы только запахи и звуки доставали, а то еще и видения всякие чудятся. Позапрошлой ночью я видел в той стороне, где атомная электростанция, огромный оранжево- красный гриб, какой бывает при взрыве атомной бомбы. Я было подумал, что еще один блок рванул. Но ведь писали, что остальные блоки остановлены, и по радио ничего не передали, ни по нашему, ни из-за «бугра».
У меня есть транзистор, слушаю новости иногда, чтоб совсем от жизни не отстать, а то опять какая-нибудь перестройка начнется, а я и знать ничего не буду.
А этой ночью я покруче диковинку видел. По небу она летала. Желтая и круглая, на луну похожа. Я сначала ее за луну и принял, а потом гляжу — движется, причем так быстро, что задняя половина как бы растягивалась и казалась смазанной, и неправильно как-то летела, не так, как самолеты или вертолеты, а будто по невидимой прямой, проходящей около Земли. Сперва диковинка пронеслась с юга на север, затем — с востока на запад. Я думал, больше не появится, как вдруг заметил ее летящей низко над землей и прямо на меня. Я хотел упасть под забор и закрыть голову руками, словно услышал команду «Вспышка спереди!», но диковинка опустилась в лесу на землю. Вскоре опять появилась, полетела в другую сторону и опустилась примерно в том месте, где я очухался после бегства от АЭС, на той полянке с серебристыми деревьями и травой и с радостно журчащим ручейком. Может диковинка там водой заправлялась? Ведь летающим тарелкам нужна вода, чтобы было из чего суп варить, без которого тарелка — не тарелка. Впрочем, моя диковинка не была похожа на НЛО, по крайней мере, на те, изображение которых я видел в журналах и газетах, и вела она себя странно: словно шарик от настольного тенниса, прыгала по земле, только подлетала все время на одинаковую высоту и скакала не по прямой, а по кругу, центром которого была атомная электростанция. Такое впечатление, будто там находится колышек, к которому привязан поводок, удерживающий диковинку. Хоть она была и светлая, а казалась мне черным вороном, кружащим над трупом: что-то в ней было отталкивающее, вызывающее страх и неприязнь. Мне хотелось взять что- нибудь потверже и потяжелее и запустить в нее. Я был уверен, что в случае попадания она со звоном разлетится на миллион блестящих осколков, которые посыпятся на землю, зароются в нее и к утру дадут такие же всходы, как взорвавшийся реактор, только видимые человеческим глазом…
Позавтракав окороком с печеньем и чаем с печеньем, я пошел на огород за клубникой. Урожай ее в этом году богатый и ягоды крупные, с кулак. Сначала я думал, что это только у моего хозяина-кулака все кулаковатое, а потом заметил, что и у соседей ягоды не мельче. Видать, все в этом селе мичуринцами были в школе. Я набрал полную миску ягод, пошел в дом, потому что уже одуревал от запахов земли, цветов и еще чего-то очень противного и от шелеста травы, листьев и веток. Один раз мне даже почудилось, что слышу, как журчит сок в стволе дерева. Чертовщина какая-то!
От нечего делать я побродил по комнатам, включил телевизор. Знаю, что нет электричества, а все равно каждый раз, когда прохожу мимо телевизора, включаю его. Убедившись, что экран не загорается, включаю транзисторный приемник. Создается впечатление, что телевизор работает, есть звук, но нет изображения. Передают новости — ничего нового. Батарейки в приемнике старые, слабенькие, но все равно орет он слишком громко, за что и лишается права голоса.
Делать нечего, а спать не хочется. На кухне стоит «лекарство» — самогон. Я нашел его в погребе. Две десятилитровые сулии — бутылки с длинными узкими горлышками — стояли в дальнем углу, накрытые старой клеенкой. Спроси у хозяина, зачем ему столько, наверное, не нашел бы, что ответить, буркнул бы: жрать не просят. По русским меркам я не пьяница, но жена никогда не держала водку про запас, знала, что выпью, если найду. У меня такой характер: есть — выпью, нет — на нет и суда нет. Только в одиночку пить не люблю, привык разговором закусывать. А здесь поговорить не с кем, разве что с фотографиями хозяев и их детей. Заезжий халтурщик увеличил и разрисовал маленькие черно-белые фотографии и теперь на меня со стены смотрели розовощекие, алогубые и синеглазые мужчины и женщины, все примерно одного возраста и только по фасонам одежды можно догадаться, кто родители, а кто дети. И те, и другие похожи на подгримированных покойников. Пить с такими — волком взвоешь.
Я сходил на кухню, с помощью шланга от стиральной машинки подсосал из сулии, как из бензобака, кружку самогона. Был он желтоватый, настоянный на лимонных корочках, и вонял как цитрусовая бражка, причем сильнее, чем вчера. Я еле втолкнул в желудок это пойло. Алкоголь действует на меня плохо — не так, как я хотел бы, — в сонливость вгоняет, особенно, если потрепаться не с кем. Поэтому я подошел к размалеванным фотографиям, высказал все, что я думаю о них и о фотографе-халтурщике, пошел на боковую.
Спал вроде бы не долго, разбудили меня шаги в комнате. Я затаил дыхание и сильнее зажмурил глаза, как делал в детстве, надеясь, что если я никого не вижу, значит, и меня не увидят. Шаги были тяжелые, мужские. Они пересекали комнату вдоль и поперек, напоминая действия собаки, отыскивающей зарытую кость. Вот они приблизились к кровати, и я напрягся всем телом, готовый вскочить и отбить удар.