— Хорошая мысль, да запоздалая! — усмехнувшись, бросил ярыга. — Позавчера надо было.
— Да, — согласилась повариха, — чуяло мое сердце, что накличешь беду.
— Ты сама накликала. — Он еще раз понюхал траву и швырнул в печь, где она занялась синеватым пламенем. — Ну что, на костер пойдешь или замуж?
— За тебя, что ли? — Повариха удивленно вскинула голову и вытерла губы, словно готовилась целоваться.
— Мне что — жить надоело?! На кого укажу, за того и пойдешь.
— Нет.
— Куда ты денешься! — уверенно произнес он. — Или увидишь, как с сына шкуру сдирают.
— Нет.
— Князь за него заступится? Может, и так. Но в монахи уж точно пострижет и монастырь найдет подальше и построже. Да и без тебя ничего сынок не добьется, слишком балованный, как я заметил.
Повариха зашевелила губами, словно хотела плюнуть обидчику в лицо, но никак не могла набрать слюны.
— К князю идем или в церковь?
Она одернула паневу, засунула под подвязь выбившуюся прядь.
— Значит, в церковь, — догадался ярыга.
— Мне переодеться надо, — произнесла повариха с вызовом и тряхнула головой, позвенев серебряными сережками. — Венчаться ведь иду.
— Переоденься. И отраву прихвати, вдруг на новом месте пригодится.
Они вышли из поварни, повариха направилась в избушку, которую ярыга считал казначеевой. Он остался во дворе, сказав:
— За сыном твоим присмотрю, чтоб не напроказил: норовом, поди, в мать пошел?
Повариха метнула на него злой взгляд, но ничего не сказала и сына в избу не позвала, поняв, что сбежать вдвоем не дадут.
Купец все сидел за столом, успев здорово опьянеть. Лицо побурело, а глаза потемнели, слились со зрачками и как бы занырнули под набрякшие веки, выгладывая оттуда затравленными зверьками. На бороде впридачу к хлебным крошкам появились комочки яичного желтка. В центре стола стояли четыре пустые бутылки желтоватого, толстого, заморского стекла, а пятую, наполовину опорожненную, держал в руке купец, намереваясь налить из нее стрельцам. Они сидели по бокам от хозяина, обнимали его с пьяной развязностью, а может, держались, чтобы не свалиться под стол. Темно-вишневые носы их нависли над чашами, серебряными и с рукоятками по бокам, ждали, когда туда нальют вина. Увидев новых гостей, купец отнес бутылку от их чаш, расплескав немного на скатерть, поставил рядом с собой.
Ярыга вытер губы, словно только что отведал купеческого вина, и пропел хриплым, пропитым голосом:
Он засмеялся натужно и подтолкнул вперед повариху, нарумяненную, в венце из золотой проволоки в несколько рядов с поднизью, украшенной жемчугом, в белой рубахе до пят, с вышитым золотом подолом, поверх которой был надет летник до щиколоток из червчатой камки с серебряными и золотыми узорами, поочередно представляющими листья, вошвами из черного бархата, расшитого канителью и трунцалом, подолом из лазоревого атласа и шейным ожерельем из черной тесьмы, унизанным жемчугом и пристегнутым к воротнику пятью золотыми пуговицами.
— Что морщишься? — подначил ярыга купца. — Смотри, какая тебе невеста досталась — кровь с молоком! И приданое богатое, — он подтолкнул вперед мальчика, который в чем играл на дворе, в том и был приведен, и теперь с приоткрытым ртом разглядывал мужчин за столом, соображая, наверное, за кого из них собралась его мать замуж. — Князь не поскупился! — ярыга засмеялся и сразу смолк под гневным взглядом поварихи.
Купец, понявший, что ему предстоит, мигом протрезвел, посветлел лицом и распрямил плечи. И стрельцы оказались не меньшими хитрецами: их руки перебрались с хозяйских плеч на стол, носы оторвались от чаш, шеи напряглись, выравнивая головы и показывая глаза — совсем трезвые, с лукавыми блестками: ловко мы, а?! Стоило купцу пошевелиться, как оба стрельца придавили его к лавке: сидеть!
— Не нравится невеста?! — ерничал ярыга. — Зря! Если бы не служба, сам бы на такой женился! А что с приданым — так тебе меньше работы!
Стрельцы хохотнули и с двух боков толкнул и купца локтями.
— Деваться тебе все равно некуда: три головы лучше, чем ни одной. Собирайся, а то невесте, вишь, невтерпеж. И деньги не забудь: наш батюшка в долг не венчает. Стрельцы помогут тебе нарядиться, а я за невестой пригляжу, чтобы не сиганула в окно, не осрамила тебя!
Повариха, стоявшая с понурой головой, нашла ощупью голову сына, прижала к своему животу, чтобы ничего не видел и не слышал. Ярыга отпустил руку мальчика и перестал улыбаться, с грустью уставился на икону Богоматери в красном углу.
В церкви отслужили обедню, почти все уже разошлись, только самые истово верующие, с трудом переставляя затекшие ноги, выбирались на паперть, торопливо спускались по ступенькам, отворачиваясь с обиженным выражением лица от слепого, точно это он должен был подать им, но пожадничал.
Нищий тоже виновато клонил голову — чем больше проходило народу, не кинув монетку, тем ниже. Обоими руками он крепко сжимал шапку, подаренную ярыгой, на дне которой лежало две полушки, и часто шевелил ноздрями и сглатывал слюну, почуяв, видимо, запахи обеда, готовившегося в доме попа.
— Подай нищему, — посоветовал ярыга купцу, — не каждый день женишься.
Пока купец рылся, отыскивая монету помельче, в прямоугольном кошельке из мягкой дубленой яловки, сложенной вдвое и прошитой вдоль прямого края двумя рядами медной проволоки, оба стрельца, ярыга, повариха и, после того, как мать столкнула с его головы шапку, мальчик перекрестились на крест на куполе. Мальчик надул губы и собрался покапризничать, но мать потянула его за собой внутрь церкви, стараясь не отстать от купца, зажатого между стрельцами.
Воздух в церкви был тепл, пропитан запахом ладана и казался желтоватым из-за света догорающих свечей. Священник, не успевший еще переодеться, около ризницы разговаривал, мелко тряся седой бородой, с церковным старостой, благообразным стариком, настолько похожим на святого Петра, каким изобразили его на висевшей рядом иконе, что создавалось впечатление, будто с нее и сошел.
Ярыга подождал, пока они закончат разговор, подошел к попу:
— Батюшка, обвенчай молодых.
Священник, прищурив подслеповатые глаза, удивленно посмотрел на ярыгу, решив, что именно он
