нем, то там нет его. А есть там Архонты, они ведают всем. Существует негласный договор, который составили он и некоторые из Семьи и еще другие — это было, когда он умер в последний раз. Так вот, там сказано, что Архонты будут распоряжаться всем вплоть до его второго прихода. Договор действителен и поныне. Ты тогда отсутствовал, и где ты был, мы не знаем. Но ты не стал Архонтом, хотя занимал и занимаешь видное положение в Семье.
— Ты тоже князь?
— Даже не собираюсь им становиться. Власть, знаешь ли, развращает. Но тебя они настоятельно просят вернуться. Ты им нужен. Тифон поднял голову. Дети Нуна подняли головы и шипят. И потом — брат твой уходит. Ты им нужен, Аргоубийца.
— С каких это пор ты выполняешь мои обязанности?
— Хе-хе, — хихикнул Пиль. — Ничьих обязанностей больше не существует. Все Ремесла перераспределены, потому что нету больше великих, кто ведал ими раньше, а он их Ареалы забрал себе перед тем, как вознестись. Но самое главное, что все он унести не мог. Поэтому на Земле остались Архонты. К слову сказать, — тут Пиль снова захихикал, склонясь к Месу, — Архонты вредят ему и будут вредить до скончания веков, потому что по сути-то они — старые. Он отлично это понимает, но поделать ничего не может. Возможно, у него не хватает ресурсов — заместить всех своими сторонниками. Возможно, уже нет сил. Все возможно. В любом случае это нам на руку.
— Ты мне про него не рассказывай, — прервал его побелевший Мес. — Я рыбу ненавижу. Мне известно, кто он, но меня совершенно не интересует, где он сейчас и что делает.
— Не тебе одному неизвестно, где он сейчас. Никто не знает. Все теряются в догадках. Выходит, что он оставил Землю на Архонтах. А им только того и нужно, ведь они снова дорвались до желанной и давно утраченной своей власти.
Темнело.
— Много там этих… Архонтов?
— Как положено, — сразу же ответил Пиль. — Семеро. Пока.
— А что… Луконосец? — замявшись, спросил, наконец, Мес. — Что с ним? Почему он…
— Он устал. Они все устали. Появившаяся в последнее время проблема сначала не обещала быть такой сложной. Однако незаметно она разрослась, и никто не знает выхода. Твой брат — не первый, кто уходит. Сестер твоих уже нет — они ушли первыми.
— Как же мир… без них?
— Обходятся, — фыркнул Пиль. — В конце концов, это воля каждого — уйти, когда он желает. Не нам отговаривать.
— Все равно, — отрешенно сказал Мес. — Так кем стали Гогна? Ведь это их ты имеешь в виду, когда говоришь об этой серьезной проблеме?
Тьма наползала с запада по мере того, как садилось кровавое солнце. В ней тонули безбрежные леса, а небо начинало покрываться бледной сыпью звезд.
— Если хочешь что-либо узнать о них, — ровно сказал Пиль, — спрашивай не у меня. И не у членов Семьи ты должен спрашивать об этом. Никто не знает.
— А у кого? — взглянул на него Мес.
— Ты знаешь сам.
— Все это время они скрывались в Недрах, — задумчиво проговорил Мес, — но я не встречал их, когда бывал там. Ни разу не встречал.
— Чем ты занимался все это время? — спросил Пиль.
Подул ветерок, прохладнее, чем до этого. Леса внизу зашумели под его порывами, а звезды в темной вышине взволнованно замигали.
— Тем же, — ответил Мес. — Никто не слагал с меня моих обязанностей, а сам я — не лодырь и не трепло, чтобы внезапно уйти от дел. Люди переселились на другие миры — что ж, им все равно необходим проводник, ибо кто из них сам найдет дорогу за Гранью. Они торгуют — им нужен покровитель.
— Все как в добрые старые времена, — медленно кивнул Пиль, гладя на темно-синий небосвод, раскинувшийся над ними. Дул ветер. Они стояли, глядя, как на западе медленно, неохотно разгорается желтоватое бледное свечение, и полоса лесов, зубчатая и темная, резко выгравировывается на фоне его.
— Вот в чем странность, — прервал молчание Пиль. — Мы знаем судьбы мира, а люди забыли нас. И никто, как и прежде, не поклоняется Насмешке и не приносит жертвы Злословию.
Поколебавшись, Мес вдруг обнял его.
— Зря ты это, — сказал он. — Пойдем лучше… вина выпьем. Пойдем.
При неярком свете звезд он увидел, как блеснули слезы на глазах Пиля.
— Ты остался добрым пастырем, — прошептал он. Красная сырная головка луны взошла на небе.
Сначала небо было белым и палящим. Потом оно начало темнеть. Происходило это быстро, даже чересчур быстро, для того, кто не привык к нраву пустыни и поэтому не чувствовал изменчивости ее климата. Небо начало темнеть, первые несмелые дуновения ветра колыхнули верхушки барханов, и они задымились. Горизонт стал желтым и неотчетливым, будто далеко за ним кто-то большой и тревожный зажег огромные дымные костры, и они наполнили воздух пыльной гарью и желтизной.
Мес находился на Земле. Он давно здесь не был, так давно, что и не помнил, когда был здесь в последний раз. Он возник в полуобвалившемся белом храме с толстыми негладкими колоннами, расположившемся в самом сердце Ливийской пустыни. Сейчас он пробирался сквозь начинающийся самум, наощупь, наобум, сообразуясь с собственной интуицией, а потому не наверняка, как хотелось бы, и ругал всех богов пустыни, каких только знал. Ругал он и духов пустыни, не называя их, однако, по именам — в его положении это было более чем опасно, ведь он, вторгшийся на чужую территорию, ничем не смог бы помочь себе в случае опасности и мог быть с легкостью уничтожен. Поэтому духов он ругал словами злыми и непотребными, шевеля губами, покрытыми мелким легким песком, — в воздухе его становилось все больше.
А ветер выл — надрывно, мерзко, вызывая какие-то тревожные, тоскливые ассоциации, — с верблюжьими костями под неимоверной толщей песка, с белыми выветрившимися человеческими черепами — ветер и песок сожрали их темя, и теперь только глазные впадины да зубы белеют сквозь прах, — с одинокими путниками и почему-то с перезвоном колокольчиков каравана — мерным, глуховатым таким перезвоном, который доносится до умирающего от жажды, когда караван проходит от него в двух шагах. Ноги Меса по самое колено погружались в сыпучий песок, и ему казалось, что когда-нибудь нога его не встретит препятствия, и он завязнет в этой желтой пустыне навсегда.
Тогда, чтобы не давать воли этим мыслям, он стал думать о другом. Невольно, конечно, невольно, мысли его перескочили вдруг в прошлое. Он плотнее запахнул свой плащ и стряхнул песок с полей шляпы. После той встречи с Пилем он много думал. Случайно забрел в библиотеку и нашел, что она действительно великолепна: на длинных, уходящих под самый потолок полках несокрушимыми рядами выстроились книги, сотни и тысячи книг, в которых навсегда запечатлелась человеческая мудрость. Вот чего он терпеть не мог — этого выражения.
Наугад потащил из книжного строя толстый том — им оказалась Библия. Его передернуло, он быстро поставил книгу на место, вытащил другую — Библия, большая, с кожаным переплетом, лейпцигского издания 1903 года. Бросил на пол, потащил опять — Библия, на этот раз отпечатанная Гутенбергом в Майнце в 1458 году. Он заорал с досады, стал хватать одну книгу за другой: «Апостол» Ивана Федорова, проповеди Григория Великого, «Комментарии на книгу пророка Даниила» Ньютона, апологии Юстина и Татиана, «Строматы» Климента Александрийского, сборник энциклик Льва XIII, «Этимологии» Исидора. Он уже не листал книги, теперь он только смотрел на заголовок и тут же с яростью, с силой шибал книгой об стену, об пол, так что она трепыхала листами-крыльями, билась и жалобно трещала. «Сумма теологии» и «Сумма философии» Фомы Аквинского, комментарии Николая Кузан-ского, «Сын человеческий» Александра Меня, «О Граде Божьем» Блаженного Августина, сочинения Иринея и Оригена, немецкая Библия Лютера, Четьи-Минеи, «Точное изложение православной веры» Иоанна Дамаскина. Он уже не швырял книги, он рвал их в клочки, толстые фолианты, свитки и инкунабулы хрустели в его руках, и тогда он топтал их ногами в молчаливом бешенстве. Он пришел в совершенное неистовство, вокруг него вихрился смерч из
