восхищается тобой, Жорж! Сосед Иван посылает тебе свое одобрение, Дунаев! Продолжай! Продолжай, мы ждем Жорж, мы ждем продолжения!». Fuck you. Fuck! Не хочу никуда идти. Не хочу ничего делать. Дайте мне нож, дайте мне вскрыть себе вены и писать на стенах собственной кровью «СМЕРТЬ! СМЕРТЬ! СМЕРТЬ!» до тех пор, пока я не потеряю сознание и не сдохну. Сгорите все в аду и прихватите с собой всех своих родственников до десятого колена, я передам вам в пекло поздравительную открытку на Рождество – я опускаюсь на колени, затем валюсь на бок, прямо в чужую кровь, и начинаю рыдать холодными слезами бесполезного человека. На Тиамат моя речь не производит никакого впечатления – она спокойно подходит ко мне, достает из моего кармана стимуляторную смесь и аккуратно ставит меня. Я рыдаю до тех пор, пока наркотик не начинает действовать. Затем я резко поднимаюсь, вытираю чужую кровь, поправляю винтовку на плече:
- Что у нас там дальше?
- Возвращение к космокатеру, ожидание прибытия крейсера Халифата.
- Отлично, пошли.
Мы выходим из центра, вокруг по-прежнему ночь, вокруг по-прежнему ни души. Тихо и покойно, лишь вдалеке, из захваченного культистами дворца планетарного халифа слышится праздничный вой. Первая и последняя оргия зверей, продавших богам Хаоса свои души в обмен на глоточек крови. Естественный и печальный исход для человека, думающего не как все. В какой-то момент ты понимаешь, что неправа мама. Потом понимаешь, что большая часть окружающих тоже неправа. Неправ президент, неправо правительство, неправ Патриарх Федеральной Церкви, размазывающих по обратной стороне телеэкрана жидкие сопли «духовности». Ты понимаешь, что ты стандартный гражданин, попавший в мир стандартных вещей. Компьютер с предустановленной обществом операционной системой: политические взгляды, религиозные взгляды, сексуальные привычки, социальные воззрения, культурные нормы – все вбито в тебя с рождения. Тебя на самом деле нет, есть лишь совокупность стандартных параметров, которую шлепнули по попке, заставив открыть рот в крике, первый раз вдохнув воздух стандартного мира. И ты начинаешь бороться за себя, ты начинаешь отклоняться от норм и стандартов, впадая в девиации, а то и вовсе в извращения. «Хоть бы и гомосеком, лишь бы манифестировать себя». В какой-то момент ты случайно поднимаешь затхлый ковер реальности и обнаруживаешь в его подноготной тьме силы таинственные и пугающие. Не стандартного скучного пресного «бога» для всех, а целую свору диких и опасных демонов для тебя. Они начинают шептать тебе на уши, обещая реки крови, оторванные руки и отрезанных носы обывателей всего лишь за пару ритуальных порезов. Ты колеблешься. Финальный аргумент – «ну ты же не такой, как они. Ты же не боишься, ты же хочешь быть настоящим, ты же хочешь быть индивидуальным, ты же не стремишься слиться с толпой. А какая толпа примет демонов? Какой обыватель поцелует Сатану под хвост? Это сможешь сделать только ты, такой нестандартный такой клевый. Все круто, чувак, все круто, самоманифестация, власть, деньги, чужая кровь – только произнеси пару заветных слов». И ты произносишь. И находишь других таких же. И вместе вы творите ритуалы столь извращенные и дикие, что только разум культиста Хаоса может понять и вместить их. И затем вы решаете восстать, сбросить иго зажравшейся сволочи, дать волю своим богам. И все кончается тем, что ты, дико урча, жрешь ртом холодный труп грязного человека, в гордыне и самоманифестации пав до уровня бродячей собаки. Если бы к тебе хоть на миг вернулось сознание, ты бы снова сошел с ума от одной мысли о своих преступлениях. Но оно к тебе не вернется – до прибытия крейсера с Исламской Инквизицией остается меньше двенадцати часов. Они уже летят, в строгих зеленых плащах, испещренных сакральной вязью, с ритуальными серпами, с цифровыми копиями Корана, висящими у них на груди. Их поступь легка и спокойна, их лица непроницаемы, их спины не дрогнут под тяжестью баллонов с горючим для огнеметов. Последнее, что ты увидишь в этой жизни – языки пламени, пожирающие твою стонущую плоть. Бунт, манифестация, самосознание, кровь и ярость в обмен на ритуальное сожжение. Ночь безумия Хаоса в обмен на загубленную жизнь. Из последних сил ты прохрипишь: «Лучше раз напиться крови, чем триста лет жрать падаль». И я отвечу тебе просто: «Глупый мудак».
- Глупые мудаки – шепчу я, сидя на холодном песке ночной пустыни перед безжизненным космокатером. Тайком от Тиамат я впрыскиваю антидот, приятная обволакивающая теплота наркотика тут же уходит, и прежние мысли накрывают меня. Я ложусь на песок, сворачиваюсь в позу эмбриона и тихо плачу всю ночь. Я плачу о потерянном смысле жизни, плачу о собственной ничтожности и никчемности, плачу о тотальной бессмысленности происходящего, плачу о сосущей пустоте в груди. Я плачу до тех пор, пока меня не окликает Тиамат: «До прибытия крейсера осталось полчаса». И я поднимаюсь с песка, и я ставлюсь стимуляторами, и Тиамат улыбается, и барханы золотистого песка заливает яркое солнце, и я тоже улыбаюсь. Через полчаса прибывает крейсер и я, переодетый в церемониальные одежды посла, вхожу в его гигантское нутро, замечая несколько сотен суровых мужчин в зеленых одеждах, обвешанных тяжелым вооружением. Мужчины торопливо выгружают из крейсера ящики с боеприпасами, несколько из них громко читают суры из Корана. Я благословляю их крестом, и люк крейсера закрывается перед лицом моим, и крейсер ревет, отрываясь от земли. Мы улетаем с Аль-Рашида, улетаем в Золотой Дворец Великого Халифа, и я безразлично смотрю на удаляющуюся планету, давя нотки сожаления новыми инъекциями наркотика.
Глава двадцать первая.
Большую часть путешествия до Золотого Города я провожу в выслушивании бесконечных извинений от Великого Визиря, Капитана Корабля и части корабельной команды. Они извиняются и извиняются, стучат лбами в пол и клянутся самыми страшными клятвами, что такого со мной больше не повторится. Она клянутся послать к Аль-Рашиду миллионы спутников связи, вывести к нему тысячи орбитальных баз, направить сотни тяжелых крейсеров на патрулирование границы. Я выслушиваю их обещания молча, сидя на вышитой золотом подушке и задумчиво раскуривая кальян. Я знаю, что они забудут о них сразу же, как только передадут меня халифу и, по старой восточной традиции, после тысячи слов не будет ни одного дела. Я останавливаю их поклоны взмахом руки:
- Глубокоуважаемые, все, что мне сейчас нужно – это знать, что силы Хаоса на Аль-Рашиде получили достойное их наказание.
Из замершей шеренги виноватых выходит Великий Визирь и низко кланяется мне:
- О, глубокоуважаемый дорогой вечный друг Халифа! Мы послали на Аль-Рашид сразу несколько команд Исламской Инквизиции, мы послали самых фанатичных, самых преданных и самых беспощадных инквизиторов, которых только могли найти в пределах нашего скромного государства. Будьте уверены, что еще до того, как ваши благословенные очи узреют сады и фонтаны Золотого Города, на Аль-Рашиде не останется в живых ни одного еретика!
- Хорошо – я улыбаюсь и отпускаю его знаком руки.
- Я доволен извинениями глубокоуважемых. Теперь же я попрошу глубокоуважаемых оставить меня одного – вся шеренга глубоко кланяется и молча покидает мои покои. Оставшись один, я первым делом посылаю сообщения Куратору и Миранде, вкратце описывающие мои злоключения и текущее положение дел. Затем я, утопая в безразмерных рукавах церемониального костюма посла Федерации, созданном специально для визитов в Халифат (большой синий халат с огромными рукавами, вышитый золотом и славословиями Халифу, предельно безвкусная, но ужасно дорогая вещь), начинаю писать колонку, изредка прикладываясь к кальяну. За кальяном же меня и застигает рев двигателей нашего крейсера, означающих, что мы отключили бесшумный гипердрайв и заходим на посадку. Вяло пожав плечами, я отсылаю колонку Миранде и отправляюсь в ванную комнату. Полностью раздевшись, я провожу полчаса за душем, натиранием гелями, лосьонами, кремами и прочими процедурами для восстановления иссушенной пустынным солнцем кожи. Арабы ценят прежде всего внешний вид, и я должен выглядеть как холеный представитель сытой Федерации, а не как иссушенный пассионарий, устроивший бунт на провинциальной
