— Рассказывай, рассказывай, — сдержанно поощрил его Зевс, — чего хочешь-то?
— У меня тоже по всей земле поклонники есть, — отвечал бог войны без запинки. — Они имеют право на алтари.
Боги оторопели: уж не вещает ли устами этого вояки некто другой.
— Вот и поставь себе повсюду храмы, нам не жаль для родственника места, примем по-соседски, — нашлась первой Афина, — де?ла-то…
— Почему я сам? — еще больше заволновался Арес. — Вам — люди ставят, а я — должен сам себе?
— Детей-то земных ты повсюду настрогал, — вставил сразу протрезвевший Дионис, чтобы разрядить обстановку.
И это у него получилось: пиршество развеселилось. Однако дротик Ареса угодил в цель. Отовсюду слышалось:
— Куда ни повернись, всюду храм Аполлона или Диониса… Даже пещеры все заняты… Скоро реки отбирать станут.
— Всё олимпийцы, — заключила Эос.
— Что олимпийцы? — вскинулся Зевс. — В свою силу надо быть, в свое значение… Я, например, — повел он бровями, — пусть бы у меня и ни одного храма не было, если спущу с неба цепь, всех вас перетяну, сколько бы вас за нее ни уцепилось.
— А если другой какой бог цепь на небе приладит, — заметил искусник Гефест, — перетянут ли его…
Пирующие вслушивались, но никто из них не решался занять место трудяги Гефеста.
— Надо быть самим собой, — грянул властитель вселенной.
— Вот и сам ты заговорил по-человечески.
Эту реплику позволила себе Гера. Зевс глянул на жену, помолчал, подумав, и бросил с благодушной усмешкой, неожиданной сейчас, казалось бы, при его обычно не сразу затихающей вспыльчивости.
— С вами заговоришь…
— Давайте лучше о девках, — предложил Гермес.
Это послужило знаком, чтобы пиршество богов, как и всякое застолье, в свой срок распалось и из всеобщего столпотворения превратилось в мозаику, где всякая часть пребывает со всеми, но существует и сама по себе.
Зевс сосредоточенно, настороженно держался происходящего. Все улавливал. Уловил и беседу трех богинь — Эвриномы, Эос и Фетиды. Но не потому, что рассуждения этих трех девственниц касались проблем, далеких от скромности, а судьба при этом уготовила Фетиде родить сына, превосходящего по мощи отца своего. Истинно боги могут совершать в одну и ту же единицу времени по несколько дел сразу. Но потому — чт развертывания полотна будущей правдивой истории болтовня трех подгулявших богинь станет основой.
— Кстати, о нас, невинных девушках… — к Фетиде обратилась Эос, — присмотрела ты себе кого- нибудь, наконец?
— Да, — ответила Фетида, потупившись.
— Верно, он какой-нибудь особенный, — принялась тормошить ее и Эвринома. — Надо же — столько времени выбирать!
— Особенный, как Аргус, — прыснула Эос, — только не многоглазый, а усыпанный членами… будто многоножка.
— И все богини готовы слететься к нему, — поддержала ее Эвринома, — как пчелы к цветкам..
— А ну вас, — отмахнулась Фетида.
— Нет, ты рассказывай, — не отступала Эос. — И когда же ты его углядела?
— Я играла с волнами моря и видела, как аргонавты отправлялись в Колхиду, — призналась Фетида.
— О мешок вселенной, набитый богами, — воскликнула Эос, — когда ж это было!.. И до сих пор… Он же так в старика успеет превратиться. Это ведь смертный? — уточнила она.
— Это Пелей, — вздохнула Фетида.
— Конечно, Пелею дарована долгая жизнь, — вставила свое Эвринома, тоже насмешливо.
— Ты еще скажи, что и к старому плугу можно приделать новую ручку… Вот что, подруга, — обратилась Эос к Фетиде, — сказано — сделано.
— И скорее. — Эвринома тоже советовала серьезно. — Пока твоя Гера не догадалась.
— Эта блюстительница нравов не поймет. — Эос метнула недовольный взгляд в сторону Геры. — Хотела бы я послушать, до каких небес она способна закатить скандал, когда с ее питомицей все совершиться.
Невероятно, Зевс никак не реагировал на крамольность и непристойность речей богинь. Внял им, и только. Еще и оттого, что сам владыка бессмертных, как и болтушки-богини, тоже поглядывал на землю. Сейчас взор его блуждал в окрестностях Спарты. Он приглядывал местечко в Лаконике. Ничего же не стоит богу ко многим своим занятиям, творимым одновременно, добавить еще одно. Хотя — даже богам, если специально не сосредотачиваться, трудно определить, какое из них наиважнейшее. В смысле самых дальних последствий. Порой же, и сосредоточившись, этого не угадаешь.
Кто бы мог, например, подумать, что Фетида на следующее утро начнет жаловаться Гере. Нет, не на подруг. Не надо думать о ней плохо. На свою судьбу пожалуется. Пускай, и для того, может быть, чтобы предупредить нежелательное развитие события. А может быть, вообще логика женщин, которая обязательно существует, непостижима и для них самих, поскольку и впрямь она выше какого-либо из известных способов анализа.
— Жалкие боги, — заявила Фетида Гере без всяких предисловий, — боятся силы своих же собственных сыновей; и несчастная я, кому не дано расстаться с невинностью… Невинность ведь, говорят, как цветок… Его, конечно, срывают, но ведь тогда, когда он еще красив…
Гера внимательно посмотрела на свою питомицу и… (хорошо бы в тот момент увидеть выражение лица Эос), помолчав, произнесла:
— Давно хотела тебе сказать, дочка, отлучилась бы ты ненадолго на землю и по дороге отдала бы этот цветок какому-нибудь смертному… Сделай ему такой подарок, вот и познаешь свое.
— Но… — попробовала остановиться Фетида и Геру остановить. — Но…
— Посмотри на землю, — продолжала Гера, — если девушка высокого рода в силу каких-то причин долго не выходит замуж и не хочет, будучи стыдливой, лишиться невинности в среде постоянного своего окружения, она опускается ниже, где у нее не может быть никаких обязательств, где ее никто не знает, и отдается какому-нибудь обыкновенному работнику. Хотя бы рабу. Как исполнителю ее воли. И возвращается обратно.
— И как же будущий муж? — живо заинтересовалась Фетида.
— Если тот, припоздав, все-таки случится? — уточнила Гера и ответила. — Добавить ему приданого. Пусть довольствуется добавкой приданого.
Вот уж, действительно, женская логика и есть женская логика: Фетида Геру поняла.
