и был избран президентом. Не успел малый двор натерпеться страха от главы чжилийской группировки, как тут же стал проявлять интерес к другому многообещающему руководителю этой же группировки — У Пэйфу. Чжэн Сяосюй (позднее он стал моим советником), излагая мне свои планы, подчеркнул, что У Пэйфу — военный, на которого можно надеяться. Он намерен защитить великую династию Цин, и можно будет уговорить его поддержать нас. В этот год У Пэйфу отмечал в Лояне свое пятидесятилетие. С моего согласия Чжэн Сяосюй отвез туда вместе с поздравлениями дорогие подарки. Однако поведение У Пэйфу было неопределенным. Затем к нему с уговорами отправился Кан Ювэй и тоже не получил ясного положительного ответа. В действительности успех У Пэйфу был кратковременным. Спустя год после его пятидесятилетия возникла война между чжилийской и фэнтяньской группировками. Фэн Юйсян, бывший под началом У Пэйфу, перешел на сторону противника и объявил перемирие, а У Пэйфу потерпел полное поражение. Я тоже не удержался на своем месте в Запретном городе и был изгнан республиканскими войсками того же Фэн Юйсяна.
В эти несколько сумбурных лет до моей женитьбы настроение князей и придворных малого двора менялось по-разному. Наибольшим пессимистом был начальник Департамента двора Ши Сюй. С начала реставрации 1917 года он постепенно утратил веру в ее успех, повторяя, что если она и удастся, то мне ничего хорошего не принесет, так как молодые князья, не знающие, что такое добро и зло, способны на еще большие беспорядки, чем Синьхайская революция. Он говорил: 'Даже если князья и не натворят бед, сам император не гарантирован от опасности, и неизвестно, какой исход он сам себе готовит'. Его идея заключалась в том, чтобы породнить меня с монгольским князем, — в нужный момент я мог бы найти убежище в семье тестя. Ши Сюй умер примерно за год до моей женитьбы. Последние месяцы до своей смерти он из-за болезни уже не занимался делами, их вел Шао Ин. Далеко не столь дальновидный и мудрый, как его предшественник, Шао Ин был крайне осторожен и труслив. Его страшила малейшая инициатива, и у него не было иных мыслей, кроме как о защите и отступлении. Он говорил, что хочет защитить меня, императора, хотя думал он прежде всего о защите 'Льготных условий', которые гарантировали ему все: и богатую жизнь, и высокий пост. Защиту он видел прежде всего в Джонстоне. Свой пустой дом он готов был бесплатно предложить любому иностранцу и прилагал для этого немало усилий — вплоть до того, что отказывал китайцам, которые могли заплатить большую арендную плату. Сам Джонстон не пожелал воспользоваться этой 'любезностью', но помог ему найти иностранца в качестве соседа. На крыше дома вывесили иностранный флаг, и Шао Ин был бесконечно благодарен за все Джонстону.
Чэнь Баошэнь не являлся таким пессимистом, как Ши Сюй, не думал, как Шао Ин, только о сохранении 'Льготных условий', но и не проявлял должного интереса к военным, как это делали молодые князья. Он вовсе не был против того, чтобы держать связь с военными, даже лично выезжал на коне к Фэн Юйсяну; он был также одним из инициаторов подготовки подарков военным. Однако наставник Чэнь никогда не возлагал надежд на военных и мечтал лишь о том времени, когда республике придет конец и 'все вернется на свои прежние места'.
Чэнь Баошэнь занимал всю мою душу. Но с появлением Джонстона мое отношение к нему несколько изменилось.
Р.Джонстон
Впервые я увидел иностранцев, когда императрица Лун Юй в последний раз принимала жен иностранных посланников. Меня поразил внешний облик этих иностранок, их одежда и особенно их глаза и волосы разных цветов и оттенков. Они казались мне уродливыми и страшными. Тогда я еще не видел иностранцев-мужчин. Первое представление о них сложилось у меня по иллюстрированным журналам: у всех над верхней губой были видны усики, на брюках — безукоризненно прямая складка, в руках — трость. Евнухи говорили, что усы у иностранцев настолько жесткие, что на концах их можно повесить фонарь, а их ноги настолько прямые, что в год восстания ихэтуаней один из сановников даже предложил императрице Цы Си новый способ ведения войны с ними: достаточно лишь свалить иностранцев бамбуковыми шестами, и они уже больше не смогут подняться. Трость в руке иностранца называли 'палкой цивилизации', которая служила для того, чтобы бить людей. Мой наставник Чэнь Баошэнь бывал в Юго-Восточной Азии и повидал иностранцев. Его рассказы о поездках постепенно вытеснили из памяти легенды евнухов. Поэтому когда я узнал, что моим наставником будет иностранец, меня, четырнадцатилетнего мальчика, охватило любопытство и беспокойство.
Мистер Реджинальд Флеминг Джонстон был представлен мне 4 марта 1919 года во дворце Юйцингун моим отцом и китайскими наставниками. По этикету приема иностранных официальных лиц я сидел на троне; он поклонился мне. Я встал, поздоровался с ним за руку, после чего он снова поклонился и отступил назад. Когда он подошел опять, я ему поклонился — это предусматривала церемония поклонения ученика учителю. Затем в присутствии наставника Чжу Ифаня начался урок.
Наставник Джонстон не казался таким уж страшным. Его китайская речь была гладкой, и я понимал ее лучше, чем фуцзяньское произношение наставника Чэня и цзянсийский говор наставника Чжу. Джонстону тогда было лет сорок с небольшим, он казался старше моего отца, однако движения его были ловкими и быстрыми. Он держался настолько прямо, что я думал, не носит ли он под одеждой железный каркас, который поддерживает его. И хотя у Джонстона не было усов и трости, а ноги его могли свободно сгибаться, я всегда чувствовал некоторую скованность в его присутствии. Мне было особенно не по себе, когда я смотрел в его голубые глаза и на светлые, с проседью волосы.
После его появления прошел приблизительно месяц с лишним, когда однажды на занятиях, посмотрев на стоящего у стены евнуха, Джонстон с покрасневшим от злости лицом сказал мне по-китайски с сильным английским акцентом:
— Такое отношение ко мне Департамента двора непочтительно. Почему другие наставники ведут занятия без евнухов, а на моих занятиях они присутствуют? Мне это не нравится, и я скажу об этом президенту Сюю, ибо он меня сюда пригласил.
Джонстону незачем было идти к президенту. Цинский двор не смел его ничем обидеть, так как, приглашая стать моим наставником, двор прежде всего руководствовался соображением получить для меня надежного 'телохранителя'. Поэтому Джонстону достаточно было покраснеть, чтобы отец и сановники немедленно уступили. Мне казалось, что этот иностранец очень сердитый, и поначалу я прилежно занимался с ним английским языком, не смея поступать так же, как с китайскими наставниками, — начинал болтать, когда мне надоедало заниматься, а то и вовсе отпускал их.
Так продолжалось месяца два-три, а потом я стал замечать, что у Джонстона есть что-то общее с китайскими наставниками. На китайских наставников он походил не только тем, что почтительно называл меня 'ваше величество'. Когда мне надоедало заниматься, он, так же как и китайские наставники, отложив книгу в сторону, начинал о чем-либо рассказывать. По его предложению на уроках английского языка ко мне был приставлен соученик. И в этом Джонстон ничем не отличался от китайских наставников.
Это был типичный англичанин — магистр литературы Оксфордского университета. Во дворец он попал по рекомендации давнего сторонника иностранцев Ли Цзинмая (сына Ли Хунчжана). Официальное приглашение последовало после обращения Сюй Шичана в английскую миссию. Ранее Джонстон служил секретарем у английского генерал-губернатора в Гонконге, а до приглашения во дворец был административным главой английской концессии Вэйхайвэй. Как он сам говорил, за двадцать лет своего пребывания в Азии он объездил все провинции Китая, известные горы и реки, осмотрел все исторические памятники и достопримечательности. Он хорошо знал историю Китая, нравы и обычаи населения различных районов страны, изучал философию Конфуция, Мо-цзы, буддизм и даосизм и особенно любил древнюю китайскую поэзию. Я не знаю, сколько китайских классиков он прочел, но сам видел, что он читал танские стихи, покачивая головой, повышая и понижая голос и останавливаясь на цезурах, совсем как китайские наставники.
Как и мои китайские наставники, он считал за честь быть награжденным мною. Когда я ему пожаловал шарик первого класса, он специально сшил себе полный комплект придворной одежды цинского двора. В этой одежде он позировал перед фотокамерой, стоя у входа в свою загородную дачу в горах Сишань возле сделанной моей рукой надписи: 'Кабинет, где наслаждаюсь безмолвными горами', а потом раздаривал эти фотографии родственникам и друзьям. Департамент двора снимал для этого холостяка в районе ворот Дианьмэнь дом в китайском стиле с четырьмя соединяющимися двориками, который Джонстон обставил строго, как жилище сановника Цинской династии. При входе, в нише ворот, можно было увидеть четыре надписи черными иероглифами по красному фону — так называемые надписи на воротах.
