всегда…
— Юрий! — выговорил Ястреб.
— Ну, ходил, — внук закатал рукав, обнажив две красных ямки-следа на правом запястье. Дернул ртом: — Потом, правда… в омут. Но она, государыня… на берегу… удержала. Рисовал!..
Несчастный Довгяла пискнул не к месту:
— Не умею!
От него отмахнулись с досадой. Дед и внук смотрели друг на друга с одинаковым упорством.
— Нельзя тебе, — сказал младший Крадок. — Под обрядом ходишь.
Котище, отираясь при Тумаше, выгнул спину. Пограничник погладил его скрюченными пальцами. Втянул носом воздух.
— Я… иду.
Крутанул бритой головой, словно ожидая возражений. Ястреб промолчал, оценивающе прикусив угол рта.
…Не слушая благодарного лепета хромого шпиона, Тумаш сжал сосновую палочку-жребий и потянул на себя тяжелые резные двери кромской ратуши.
Похожий на окосевшего барсучину магистрат, пару дней назад вымогавший деньги у Юрия Крадока, оглядел гостя единственным нежно-голубым глазом и стыдливо затолкал носком сапога под стол песчаный холмик.
— Похвально. Да. Оружие есть? Металлы? Камни?
Тумаш отрицающе качал головой.
— Пройдите туда.
За низкой дубовой дверью оказался голый, как в бане, каменный зал, только что без очага и купальни. Подковки сапог звонко цокали о пол. Тумаш остановился посередине, оглядываясь, тоскуя, что безоружен. По телу разливалась липкая тягость. Пограничник ждал стоя довольно долго. Наконец из-за каменного столба, подпирающего свод, вышел худой высокий мужчина в гербовых цветах Кромы. Его волосы были седыми, лицо в морщинах, но спина жесткая и прямая, и стариком его мог счесть разве что глупец. Пришедший окинул Тумаша взглядом, оценил всего и сразу, как на древнем невольничьем торгу в Шемахе. Забрал жребий. Длинным зонтиком на костяной ручке стукнул о пол.
— Раздевайся. Догола. Кто ты Довгяле?
— Никто.
— Правильно. Почему лекарь Крадок сам не пришел?
Тумаш промолчал.
Брезгливо прикасаясь пальцами, отец-дознаватель перетряхнул одежду пограничника, ощупал швы.
— Одевай штаны и рубаху. Остальное получишь на обратной дороге. За мной.
Еще можно было сбить магистратского служителя с ног, развернуться и бежать. Двери не запирали. Но вязкое ощущение подстроенности этой легкости заставило Тумаша сжать кулаки. Он пошел, как сквозь кисель; каменный пол морозил босые ноги, иногда поднималась пыль. Каменные лестницы ратушных погребов были бесконечны и бестолковы. Провожатый то удалялся вперед, обозначая себя лишь колыханием пламени походен в гнездах и слепым постукиванием зонтика, то вдруг показывался кривопалому пограничнику жесткой и совсем не беззащитной спиной. Словно играл. И получал от этого удовольствие. Ступни Тумаша совсем заледенели. Он наклонился, растирая их. И понял, что остался один.
Зал был огромен. Высоко вверху, почти там, где небо, светилась единственным фитильком похожая на тележное колесо, обмотанная пыльной кисеей лампа. Свешивались фестоны паутины. Пыль устилала пол ровным, нигде не тронутым слоем. В ней глохли, увязали шаги и дыхание; не родившись, захлебнулось эхо. Тумаш машинально двигался вперед, к массивному письменному столу, и остановился, взирая на его пыльную поверхность, несколько покрытых серой мохнатой коркой свитков и затянутый паутиной бронзовый письменный прибор. Пот тек по его вискам, собирался в щетине у губ. Тумаш вытерся ладонью.
Пограничника преследовал запах. Такой испускала пылевая ведьма, которую он прибил к полу своим ножом в доме Крадока. Но там Тумаш был не один, и вооружен. И мог сбежать, если б уж сильно припекло. И там была заворожившая чудовище самоцветная звезда. А что у него есть теперь? Клочки кошачьей шерсти на ноговицах? Томительное ожидание неизвестно чего? Боль, вдруг проснувшаяся в искалеченной руке?
— Ну, где ты? Иди! Я пришел.
45
Женщина заснула: как-то разом обмякли руки, свесившись по обе стороны старинного кресла; голова откинулась, приоткрылся рот; изогнулась на полу тяжелая черная коса… и Рыжему Разбойнику явилась слегка ободранная серая кошка. Она облизала подушечку правой передней лапы, мелькнула весенней зеленью взора и, слегка улыбаясь, произнесла:
— Охотник!..
Кот вздрогнул рыжим телом.
— Говори, охотник в ночи.
Рыжему хотелось мяукать от счастья. Любая прирожденная ведьма может говорить с котом на его языке, может видеть рожденные в его голове образы — но стать таким, как он, даже превратившись… нет, не умеет. Рыжий благоговейно потерся щекой о ножку кресла.
— Тебя нельзя укрывать сплетениями. Если в ложбине собрался туман, там всегда ищут реку.
Серая кошка кивнула.
— Красная ведьма Сольвега поступила мудро. Но они ищут.
— Как быстро?
Кот-колдун засмеялся:
— Они идут, притиснув носы к земле, когда надо взглянуть на небо. Твоя смерть и обряд воскрешения замутили следы. А мы, охотники, тоже не сидим без дела.
— Мне плохо по утрам.
Рыжий неловко ткнулся кошке-Берегине носом в плечо:
— Потерпи недолго. Ты сияешь все ярче. Нам приходится отбирать у тебя и разносить по Кроме огоньки. Рабы Пыльных Стражей искали в том доме, где ты жила прежде — там остался ясный след.
— Да. Я тогда боялась, что Пыльные придут раньше, чем мы с Сашкой спрячемся в Укромном лесу.
— Дом расцвел. И не собирается блекнуть. И светит твоя парсуна над аптекой, — Рыжий рассмеялся громко: рассмеялся всем телом, как умеют смеяться только животные. — А еще твой огонь несут те, кто тебя воскрешал. Этот, — мелькнул образ рыжих всклокоченных перьев. Теперь хмыкнула кошка:
— Мне нравятся рыжие…
Кот потупился.
— Рабы Пыльных… перещупали всех прачек. Устроили засаду, мр-р, у мельницы, где те стирают. Разослали соглядатаев к Черте и в другие города. А еще люди магистрата следят за этим домом.
— Я знаю, — Берегиня-кошка вздохнула и стала сердито вылизываться. — Всем как рыбки набросано. Девчонки прибегают на окна пялиться. И кумушки наседают, отчего дикая шемаханка ими брезгует.
Рыжий дернул хвостом:
— Прости, а какие в Шемахе кошки? Правда ли, особенно пушистые и с раскосыми глазками?
— Ага. И шерсть на «штанах» сбивается, — ободранка дернула носом. Рыжий смутился: вот чего от себя не ожидал. Поцарапал когтями пол. И продолжил слегка хрипло:
— Пусть люди обряда чаще бродят по городу.
