дорогие, сверхлегкие, их мало где продают, а выпускают и вовсе только в Швейцарии), постепенно входя в реальность нового дня и привычно осознавая, что он, Рамзай, очень нравится себе. Да и не только себе, судя по всему... Ночная гостья — девятнадцать лет, студенточка, умница, нежно-порочная без намека на вульгарность — убежала рано утром счастливая, влюбленная, уже мечтающая о новой встрече... А ведь он ей в отцы годится...
Уже одетый в костюм от «Роберто Кавалли», который подчеркивал стройную фигуру и сидел идеально, с полагающейся легкой небрежностью, Рамзай почувствовал, что голоден. В ресторане отеля готовили изумительно, но киевское утро за окном было таким свежим и прозрачным, так приятно пахло остывшей за ночь листвой... Он решил, что пообедает в городе, хороших ресторанов в Киеве много.
Выйдя из гостиницы, бросил взгляд на «Омегу», перешел улицу. За несколько дней он изучил центр древнего города идеально, до мелочей. Вспомнил, что недавно проезжал мимо красивого ресторана с каким-то странным, наверное украинским, названием, и решил, что обязательно там побывает. Тут же сориентировался, прошел полквартала. Чтобы срезать угол, уверенно свернул в проходной двор. Роющийся в мусорном баке бомж поднял на него выцветшие глаза, равнодушно отвернулся...
Какой идиот придумал, что в миг смерти перед человеком проносится вся его жизнь? Поравнявшийся с бомжом Рамзай не успел ни удивиться, ни испугаться. Два чуть слышных хлопка даже не спугнули стайку бродящих по двору жирных голубей, зато за долю секунды превратили лицо элитного киллера в отвратительного вида месиво из мяса и дробленых костей.
А часы с его остывающей руки чуть позже снял совсем другой бомж, настоящий, давным-давно привыкший принимать жизнь во всем ее причудливом разнообразии...
Свои
В мире снова все было правильно.
Правда, оставалось еще немного подождать. Но ждать трудно в тревоге и неизвестности. В ожидании же просчитанной победы есть даже какое-то спокойное удовольствие
В «Оранжерее», зависшей над городом, как корабль пришельцев, сегодня было особенно уютно.
Ресторан они, не сговариваясь, выбрали один и тот же, сразу весело решив, что «командный дух» выработан окончательно. Но дело было не в командном духе. И даже не в том, что шел дождь и крупные капли красиво сползали по стеклу огромных окон, превращая панораму Киева в грустную акварель.
Скорее всего, все трое — и Полошенко, и Третьяк, и Мартынко, — может быть, сами того не осознавая, хотели поскорее взглянуть с огромной высоты на ТО, что, по сути, им уже принадлежало.
Там, далеко внизу, на север, юг, запад и восток простиралась ИХ страна, трудолюбивая и наивная человекомасса которой постоянно, каждую секунду, напрягая усталые руки, вырабатывала ПРОДУКТ.
Этот ПРОДУКТ и сам еще не знал, что его судьба решена заранее и очень скоро ему предстоит множество трансформаций. Уголь, сталь, автомобили, мясо, холодильники, танковые прицелы, водка, самолеты — все это, подчиняясь великому закону, станет однородной массой, ЭКВИВАЛЕНТОМ, который превратится в обезличенные электронные цифры со множеством нулей, ляжет в забетонированные сейфы оффшоров, превратится в цветистые лужайки и белостенные особняки на французской Ривьере, тисненые акции «Шеллов», «Майкрософтов» и других мировых гигантов. А мелочь разлетится по сторонам здесь — промелькнет в черном лаке «Мерседесов» и «Лексусов», засияет часиками и браслетами на запястьях солидных жен и беззаботных девочек, заискрится в шумно открываемых бутылках «Рэми Мартэна», каждая из которых стоит больше, чем зарабатывает в месяц учитель или шахтер...
Конечно, человекомасса там, далеко внизу, мечтала совсем о другом (но ее скучные чудеса вроде нового пальто для отца-ветерана или сетки апельсинов, от которых маленькая дочка в магазине не могла оторвать зачарованных глазок, даже перечислять неинтересно). Не говоря уже о таком коллективном бреде, как современные больницы, европейские зарплаты, появление доступных квартир и скоростных трасс...
И беда ее, ЧЕЛОВЕКОМАССЫ, была не в каких-то загадочных социальных законах, не в пережитой шестьдесят лет назад Второй мировой войне, не в демографических перекосах (включая рост педерастии), не в особом географическом положении, не в ослаблении роли Церкви, не в участившихся магнитных бурях и на этот раз даже не в происках имперской России.
Ее единственной бедой было то, что весь ПРОДУКТ теперь принадлежал трем не самым приятным на свете людям, сидящим в эту минуту под похожим на НЛО куполом ресторана «Оранжерея». Конечно, им предстояло вынужденно поделиться с каким-нибудь десятком человек, но только полный идиот может всерьез считать, что счастья хватит на всех...
Вечеринка «своих» началась шумно — Третьяк и Мартынко сразу выпили коньяку (Полошенко не мог; диабет — сволочная болезнь, а для шоколадного магната еще и издевательски подозрительная).
А потом как-то резко все трое замолчали, и за столом повисла неожиданная тишина. Такое часто случается. Раньше говорили — «тихий ангел пролетел», сейчас говорят — «дурак родился».
Но за этим столом тишина была особенной. Хотя бы потому, что никому из друзей она не резала слух, никто не спешил пошутить и нарушить ее, наоборот — каждый задумался о своем.
Саша Третьяк — о том, что пора уже понемногу готовить Президента к неизбежности приватизации двух ну очень хороших предприятий...
Коля Мартынко — о перспективах построения «вертикально расположенных холдингов» типа донбасских в других регионах страны...
А вот о чем думал, исподлобья поглядывая на «своих», Петр Алексеевич Полошенко, лучше было не знать ни Саше, ни Коле, ни просто нормальному человеку со здоровой психикой...
Юля
Это произошло... То, что уже давно липким серым призраком сновало по коридорам Банковой, но все равно казалось немыслимым, невозможным, как снег в июле, стало нелепой страшной правдой.
Как бы ни сложилась дальнейшая судьба, ей до конца своих дней не суждено забыть того мига, когда она, положив ладонь на руку Президента, которого ни разу не предала даже в мелочи, попыталась найти те самые нужные, единственно верные слова, которые не дадут совершить ему самую страшную ошибку — страшную, потому что платить за нее придется не им двоим — если бы! — а этой любимой, до боли измученной стране, население которой раз и навеки стало Народом в снежно-огненные дни Майдана, каждому ребенку, каждому старику, каждому украинскому сердцу...
Президент поднял глаза лишь на миг, и тут же опустил снова. Но этого мига оказалось достаточно — Юлю обожгло ясное, как приговор, осознание того, что это не нервный срыв, не накопившаяся усталость и не эмоциональный порыв. ОН ПРИЕХАЛ С ГОТОВЫМ РЕШЕНИЕМ...
Сейчас, после того как прошли Месяцы Большого Разочарования, заполнившие сердца людей растерянностью и непониманием, после того как на глазах у людей Президент обнял Преемника, а новый Премьер — Рыжего, после опубликования выборных списков «Общей Украины», пестреющих фамилиями тех, кто терзал страну в судьбоносные дни, допустить можно все. Без исключения.
Но тогда Юле на какое-то мгновение показалось, что она умерла, ее нет, и то, что происходит, — всего лишь мимолетный предсмертный бред, возможный только в коротком душном тамбуре, ведущем из жизни в небытие...
А на самом деле в тот миг умерла не она, а ее вера в человека, которого вставшая с колен нация — и она, Юля, вместе со всеми — считала народным Президентом.
Ей до сих пор хотелось верить, что он не предал, не продался, не струсил, а просто устало отошел в сторону, отдав поверившую в него Родину на растерзание «команде», «окружению», «своим»... Хотя она сама понимала, что это глупо. Какая разница: «отойти в сторону» — это тоже измена.
По телевизору одно время постоянно говорили о Втором Майдане... Нет, она не ударит в набат, созывая
