на желтое окошко, которое отчего-то проснулось среди ночи. Рябинину стало теплее, хотя за окном жили неизвестные ему люди. Ему и этим полуночникам повезло – их атомы с молекулами выпали из космоса, соединились в людей одновременно, почти в одногодье. И они живут вместе, рядом – утром он может к ним зайти.
Рябинин напряг высохшую память... Что мелькнуло, когда уходил он с допроса? Простое и главное. Про людей, про горе... И опять промелькнуло, пытаясь исчезнуть, но теперь его память, занятая только собой, удержала мысль: как мы любим людей, когда нам плохо. Она промелькнула, она. Но при чем тут космос, который и помог схватить эту мысль? Люди, космос и любовь. А ведь так все просто...
Сколько нулей в малости того числа, которое говорит о случайности образования нашей земли? Сколько нулей в малости того числа, которое определяет случайность зарождения жизни? Сколько нулей в малости числа, которое высчитало случайность появления именно разумного человека? А случайность появления именно тебя? Именно твоих близких? Твоих знакомых, сослуживцев, соседей, современников? А сколько нулей в малости того числа, которое определяет мгновение человеческой жизни по сравнению с вечностью? Тогда что же мы?.. Да встретив на улице соседа, сослуживца, знакомого, встретив на улице человека, подобного себе, нужно смеяться от радости – ведь живем! Все вместе, на одной планете, в одно время. Не счастье ли?
Рябинин знал, что когда-нибудь он догадается, когда-нибудь за столом будет читать, писать, думать – и догадается. Но он догадался тут, у холодного окна, в кабинете дежурного прокурора, подозреваемый в получении взятки. А ведь как все просто...
Люди сбились на маленькой планетке. До них нет дела никому – ни космосу, ни звездам, ни пульсарам с квазарами, ни богу. Сами по себе и сами для себя. Никому не нужны, поэтому в существовании человечества нет никакого смысла. Все человечество, целиком, вкупе, смысла своей жизни общей не имеет. Но есть смысл в жизни каждого отдельного человека, и поэтому есть смысл в жизни всего человечества.
Да уже рассвело. Ночная темь, дымные тучи и стонущий дождь – все это превратилось в светлый туман. В нем слепо таяли темные фигурки людей, его современников. Да уже день...
В дверях грузно стоял Васин, присматриваясь к следователю.
– Здравствуйте, Сергей Георгиевич. Как провели ночь?
– Спал, Андрей Дмитриевич.
– Заместитель прокурора города занят. Придется обождать.
– Уж если я прождал его ночь...
– А почему вы улыбаетесь?
– Потому что вы пришли.
– Вроде бы я вам не родственник.
– Вы мне человек.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Нет смысла в существовании человечества, но есть смысл в существовании каждого человека – для человечества.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Тому, кто рассуждает о любви к человеку, я посоветовала бы завести собаку. Вы не представляете, как их не любят. Когда иду с Роем гулять, я не боюсь, что он кого- нибудь порвет, а боюсь, как бы его не порвали вместе со мной. У моей соседки сын шпана задворная, дочка внуков ей таскает неизвестно откуда... Думаете, этой соседке мешает жить ее семейка? Нет, ей мешает жить моя собака.
Скажи мне, любишь ли ты собак, и я скажу, любишь ли ты людей. Я очень люблю своего Роюшку. Знаете за что? Он совсем не похож на людей.
Васин иногда покидал взглядом бумаги и бездумно упирался в настольный календарь. Поймав себя на этом занятии в очередной раз, он чуть-чуть сдвинул папку, как бы отрешаясь от работы, и попытался взять в толк, что же его беспокоит. Вряд ли Рябинин, просидевший ночь в кабинете, – на дежурствах не привыкать. Его не задержали, а лишь попросили дождаться утра, хотя есть веские основания решить вопрос прямо и официально. Тут закон не нарушен. Тогда что и где свербит? Может быть, этот козлолицый ученый выбил из колеи? Но бывали посетители и поопасней, и поскандальней, и посолидней. Скорее всего, он не выспался – пришел домой около трех.
Васин достал из ящика стола баночку с витаминами, взял две желтенькие горошины, бросил в рот и запил минеральной водой.
Мысль, вернувшаяся было к бумагам, легко отлетела, дав свободу другой, ненужной – он вспомнил квартиру Рябинина. К чему, зачем? Разве сравнить рябининскую квартиру с его, скомпонованной из заказной мебели и самодельных шедевров... К нему шли любоваться, снимать чертежи. Но что-то у Рябинина удивило, какие-то мелочи, на которых тогда остановиться было некогда, да и теперь бы не нужно. Наверное, громадный письменный стол, заваленный бумагами, папками, журналами, какими-то камнями... У Васина тоже был дома письменный стол из легкого полированного дерева на бутылочных ножках, небольшой и все-таки свободный: японский календарь, старинная чернильница из малахита, набор авторучек, бутылка коньяка на жостовском подносе... Разумеется, пачка свежих журналов и другая периодика. Нет, не стол привлек его у Рябинина – у каждого свой вкус. Книги, наверное, приметил книги. У Васина они смотрелись красивой цветной стенкой, стояли какими-то литыми рядами, будто обосновались там навеки. У Рябинина не было ни ровных рядов, ни цветового единства. Раздерганы, раскривлены, как после сильной тряски. Да, то есть нет: его удивила одна книга, та самая, в которой лежали деньги. Вернее, все собрание сочинений Тургенева, белотомными корешками высветившее полку. У Васина стояло точно такое же, но ярко-синее. Не могло же одно издание выйти в разных переплетах?.. И тогда он вспомнил, что его Тургенев тоже был светлым, но жена поснимала неброские бумажные обложки, как несвежие рубахи. Кстати, где он теперь стоит? А как же Рябинин сразу отыскал это собрание и мгновенно вытянул четвертый том? Впрочем, сам же клал туда взятку.
Неужели его беспокойство шло от таких пустяков, которые интересны лишь тем, что долго не вспоминались?
В этой взятке Васин не сомневался, хотя и делал вид, что кое-какие сомнения есть. Спроси любого мальчишку: кто такой следователь? И он без запинки ответит, что это человек, который сомневается. Все смотрят детективные фильмы. Но Васин не сомневался, и убедили его не столько железные доказательства, сколько поведение Рябинина. Его подозревают во взятке, а он усмехается, спорит, молчит – и ни капли возмущения. Другой бы лбом проломил стол, доказывая...
– Разрешите войти? – спросил крупный, но стройный мужчина голосом, который ничуть не сомневался, что войти ему разрешат.
– Да-да, – отозвался Васин вдруг устало, хотя день еще только начинался.
– Старший инспектор уголовного розыска капитан Петельников.
– А-а, слышал...
– Надеюсь, хорошее?
– Говорят, смелый и сильный оперативник.
– Какое там... Вот в Монреале в прошлом веке служил полицейский Луи Сир, который однажды принес под мышками в участок двух хулиганов. А я только одного могу принести.
– Садись, капитан.
Инспектор сел, расстегнул пиджак, закинул ногу за ногу и положил на колено свою несравненную папку, иссеченную молниями.
– Ну, что у тебя, капитан?
– У меня к тебе дело, – невозмутимо поделился инспектор, как с приятелем.
Васин легонько вскинулся, но тут же подавил всякий намек на удивленное раздражение:
– Слушаю вас, капитан.
– Дело к вам личное, – вдруг замялся инспектор.
– Касается вас? – чуть не улыбнулся Васин, предвкушая расплату.
– Нет, вас.
– Не понял.
– Точнее, вашей жены.
Лицо зонального прокурора последовательно и быстро начало терять себя: во взгляде растаяла
