Он пришел следом в просторный, выстывший за ночь кабинет. Васин закрыл окно, причесался, дунул на расческу и мудро глянул на Беспалова:
– Есть что-нибудь новенькое?
– Да нет. Пришел узнать...
– В десять часов пойду к заму.
– А Рябинин что?
– Не признался.
Беспалов спрашивал не об этом. Что он – протирает очки, теребит ли давно растеребленную шевелюру или обиженно хмурится?
– Уж слишком скоро мы поверили в его виновность.
– Дело не в вере, а в доказательствах, – зевнул невыспавшийся Васин.
Беспалов молчал. Он пришел сюда без планов, без цели и без мыслей пришел, потому что не мог сидеть у себя в районе. Но надо говорить, Рябинин ведь замкнется, как подросток на допросе.
– Андрей Дмитриевич, вы заметили, как воспринимаются преступники в детективах? Если его ловят и ничего о нем неизвестно, то мы этого преступника ненавидим. А если преступник живет и действует на наших глазах, то мы переживаем вместе с ним и даже сочувствуем...
– Ну и...
– Рябинина я хорошо знаю.
– Естественно, ваш кадр, – согласился зональный прокурор поощрительным тоном: и что же, мол, за кадр?
Беспалов вдруг растерялся. Не от мысли Васина, верно определившей цель прихода районного прокурора, а от внезапной возможности рассказать о нечужом человеке, судьба которого будет решаться в десять часов. Он мог бы толково и сразу охарактеризовать Демидову, мог бы Базалову... Мог бы любого.
– Знаете, Рябинин никогда в транспорте не сидит, – сообщил Беспалов, удивившись, этим ли он хотел начать разговор о следователе.
– Почему?
– Уступает место кому угодно.
– Вежливый, – недоуменно потишал Васин, видимо ждавший подробного отчета о работе следователя.
– Рябинин любит жену, – заявил Юрий Артемьевич, как ему показалось, таинственно.
– Все мы любим жен.
– Он любит не так, как все.
– Я тоже люблю не так, как все.
Беспалов наждачно зашуршал плащом, который он так и не снял. Неужели рассказывать, как Рябинин допрашивает, проводит очные ставки и ездит на места происшествий? Неужели рассказывать, сколько он расследовал дел и по каким статьям? Это видно из официальных отчетов. Это они знают. Но он всегда спорил с Рябининым, доказывая, что человек красен трудом. Почему ж теперь ему не хочется рассказывать о его труде?
Юрий Артемьевич нервно сдвинул подбородок и вернул его на место – что он может сказать о Рябинине, если несколько минут назад сам удивлялся непонятности его натуры?
– В прошлом году он ездил в отпуск... В том городке убили на танцах парня. Дикое преступление, всех всполошившее. Рябинин включился и весь отпуск проработал, вроде частного детектива. Помог раскрыть...
– Да, была официальная бумага с благодарностью, – сухо отозвался Васин.
– Рябинин размышляет о жизни, ищет ее смысл...
– Ну и что?
– Разве это ни о чем не говорит?
– Я знавал преступников – больших интеллектуалов.
– Андрей Дмитриевич, неужели вы серьезно считаете Рябинина преступником?
– Не важно, что я считаю, а важны улики.
Васин помолчал, раздумывая, продолжить ли начатую мысль или остановиться на сказанной, уже завершенной. Его глаза изучали Беспалова, как просвечивали какими-то новыми, умными лучами.
– Юрий Артемьевич, вы сидите передо мной. Ваши параметры, как говорится, мне известны. Я знаю, что вы скажете или сделаете. И поэтому я вам доверяю. Но я никогда не знал, что подумает и сделает Рябинин. Могу я ему доверять?
– Это потому, что я попроще.
– Как?
– Я примитивнее Рябинина.
Зональный прокурор почти страдальчески поморщился, словно не рассчитал и сунул руку в слишком горячую воду. Но лицо тут же разгладилось, – вода могла и остыть:
– Он даже обликом не соответствует.
– Не соответствует... чему?
– Возьмите вашу Демидову – это следователь. Боевая, энергичная, ухватистая...
– У вас требования к следователю, как к гончей.
– А что тут обидного? Следователь идет по следу.
– Рябинин не только ходит по следам.
– Не знаю, где он еще ходит, но специальность не наложила на него отпечатка.
– Может быть, это и хорошо?
– Нет, не хорошо. Значит, он не проникся своей профессией.
– А я не люблю тех, кто ограничен своей профессией, – сказал Беспалов шепеляво и картаво, потому что двигал подбородок туда-сюда.
– Я говорю не про ограниченность, а про отпечаток профессии.
– А я думаю, – упрямо прошамкал Юрий Артемьевич, – что на личность профессия отпечатка не накладывает. Личность сильнее и выше. Вот на посредственность профессия сразу кладет свою яркую и несмываемую печать.
– Да бросьте вы шатать лицо! – не вытерпел зональный прокурор.
– Извините, – смутился Беспалов, сбрасывая руки на колени.
Васин сокрушенно вздохнул, переключаясь взглядом на свои бумаги. Он пошевелился в кресле, как бы решая, за что приняться: поправил клетчатый галстук, перевернул страничку календаря, изучил ее и придвинул к себе толстую папку. Видимо, беседа кончилась. Беспалову нужно встать, попрощаться и уйти. Но он сидел, наливаясь угрюмостью.
– А я тоже не похож на районного прокурора. Плохо?
– На кого же вы похожи? – Васин поднял глаза, которые еще не начали читать.
– На того, кем работал до тридцати лет, – на токаря.
– Значит, вы тоже личность, – усмехнулся Васин. – Эх, Юрий Артемьевич... Уж если пришли защищать свой кадр, то хотя бы говорили о нем как о работнике.
– Работник он прекрасный. Ни доследований, ни оправданных.
– Волокитчик. Калязинское дело тому пример.
– Он не волокитит, а слишком глубоко вникает.
– Вот видите, слишком. А ведь есть дела, не стоящие выеденного яйца.
– Андрей Дмитриевич, тут некоторый парадокс. Сложность дела зависит от следователя. Если он вник глубоко, то дело оказалось сложным. Если сбил верхушки, то оно простое.
– А кому нужно его глубокое вникание?
– Никому...
– Именно.
– Только государству, – добавил Беспалов.
Васин присмотрелся к собеседнику с новым, прилившим интересом. Кто он, этот токарь-прокурор? Чего он хочет – защитить подчиненного или снять с себя возможную ответственность? Параметры
