собственность, от тех, которые совсем ее не имеют», – констатирует он без обиняков (Richesse. Т. II, livre V, ch. I. P. 367)[113]. И даже если он сожалеет об этом, он не может теоретически помыслить преодоление этой ситуации. Но третья обязанность особенно ясно демонстрирует содержание деятельности либерального правительства. По Смиту, его действия должны разворачиваться прежде всего в двух сферах. Во-первых, это строительство объектов (больших дорог, мостов, портов и т.п.), которые способствуют развитию торговли. Во-вторых, это образование молодежи и народной массы, в частности, для борьбы с «отравой восторженности и суеверия» (Ibid. P. 465)[114]. Таким образом правительство может сформировать социально и культурно однородное общество и экономически структурированное пространство – ибо эти два условия необходимы для того, чтобы учредить рыночное общество.
По Смиту, либеральное государство – не государство laissez-faire в его самом тривиальном смысле. Оно должно прежде всего быть строителем и хранителем рынка. Задача тем более важная, что Смит в «Богатстве народов» уже не разделяет оптимизма Смита «Теории нравственных чувств» по поводу автоматизма естественной гармонии интересов. В «Богатстве народов» Смит не упускает случая подчеркнуть конфликты и дисбаланс между частным и общим интересом, которые порождает экономика, будучи предоставлена самой себе. Он даже недалек от мысли, еще до Маркса, что конкуренцию следует защищать – настолько сильна тенденция к созданию монополий. Он, впрочем, предложит в связи с этим, чтобы правительство поощряло акционерные общества вместо частных коммерческих обществ или обществ с исключительным правом. И защищать общество он намеревается прежде всего именно против современного ему правительства, которое он считает аристократическим и циничным, целиком ведомым интересами gentry. Наиболее традиционная сторона его laissez- faire – не без связи с этой ситуацией. Как справедливо отмечает Вайнер, «демоны беспредельного эгоизма казались не так страшны, как демоны коррумпированного и некомпетентного правительства»[115]. В своей дикой форме laissez- faire для Смита – не более чем решение за неимением лучшего; на самом же деле он мечтает о правительстве, активно вовлеченном в конструирование истинного общества рынка. Это довольно важный пункт, и его следует особо подчеркнуть. Он позволяет отбросить неоперациональный для характеристики либерализма критерий: оппозицию между интервенционизмом и не-интервенционизмом.
Смит, таким образом, видит роль правительства в конструировании гражданского общества, которое было бы рыночным обществом. Отвергает же он государство как паразитирующий организм. Смитом движет мысль о конструировании рынка. Как только эта задача будет выполнена, на повестке дня окажется вопрос об исчезновении государства, поскольку рынок будет единолично править обществом. В этом смысле Смит – теоретик одновременно рыночной экономики и перехода к этому типу экономики. Но срочность и радикальность трансформаций, которые предстоит совершить в этом направлении, таковы, что Смит не замечает вопроса об утопичности рыночного общества. Именно в этом отношении, как мы увидим далее, труды Маркса могут быть прочитаны как продолжение и завершение трудов Смита.
4. ДЕТЕРРИТОРИАЛИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ
1. Экономическое пространство и политическая территория Понимая нацию как рынок, Адам Смит совершает важный концептуальный ход: он отделяет понятие «территории» от понятия «пространства». Вся предшествующая меркантилистская традиция основывалась на постулате о тождестве экономического пространства и политической территории. Территория была одновременно инструментом могущества и мерой богатства. По Смиту, экономическое пространство, в отличие от территории, не задано географически, оно конструируется. Именно в этой перспективе следует понимать его категорию «размеров рынка» [etendue de marche]. Размеры рынка определяются не внешними границами и пределами, они производятся изнутри, с помощью системы человеческих коммуникаций и локализаций. Именно благодаря этому у Смита появляется возможность рассматривать рынок как сеть, а уже не просто как место и разработать экономическую географию, которая отныне уже никак не будет связана с географией политической. По Смиту, вовсе не величина территории, но размеры рынка определяют богатство, поскольку разделение труда как двигатель процветания связано с величиной этого рынка. Смит, таким образом, осуществляет важнейшую инверсию в порядке отношений между естественной склонностью к обмену и разделением труда. «Поскольку разделение труда зависит от способности к обменам, – пишет он, – увеличение степени разделения труда всегда, как следствие, должно быть лимитировано размерами этой способности к обменам, или, другими словами, размерами рынка» (Richesse. Т. I, livre I, ch. III. P. 22–23)[116]. Из этого вытекает полностью обновленное понимание оснований могущества. Примечательно сделанное в той же перспективе высказывание Артура Янга: «...эффект от деятельности работников мануфактур, запертых внутри своих предприятий, для правительства аналогичен эффекту от увеличения территории» (Arithmetique politique. Т. I. Р. 401). Эта идея обнаруживается во всех дебатах той эпохи по вопросу размеров государств. В эссе «О численности древних народов» Юм одним из первых показал бесполезность чрезмерного расширения территории государства. Среди прочего этот тезис сделает весьма уязвимой позицию физиократов, поскольку те, рассматривая сельское хозяйство как единственный источник богатства, в конечном итоге остались узниками территориального анализа экономики. Галиани посмеется над ними в «Диалогах о торговле хлебом»: «У Женевы почти нет территории. Существует много других суверенных стран, у которых ее тоже нет. Следовательно, сельское хозяйство не составляет богатства этих стран?» (Dialogues sur le commerce des bles. P. 20). Артур Янг отметит в том же ключе: «Утверждать, что Голландия была бы более могущественной, если бы могла обеспечивать себя продуктами своей почвы, – притязание, не выдерживающее критики. Торговля сделала Голландию могущественной державой, гораздо более опасной, чем ряд других государств, которые обладают более протяженной и богатой территорией» (Arithmetique politique. Т. I. Р. 412). Это подводит нас к мысли о том, что настоящий разрыв между либерализмом и меркантилизмом характеризует не столько оппозиция между дирижизмом и laissez-faire, сколько различение между пространством рынка и географической территорией. С этой точки зрения Галиани действительно более либерален, чем Кенэ. Классическая история экономических учений в этой части осталась в плену у крайне узкого и в конечном итоге мало что объясняющего видения либерализма. Точно так же не очень продуктивным представляется рассматривать различие между либерализмом и меркантилизмом как простую инверсию отношений между двумя целями – политической мощью и экономическим богатством (в этом состоит тезис Хекшера).
Анализ, который разворачивает Смит, гораздо более радикален: он не ограничивается перераспределением экономических и политических факторов могущества. Сила Смита в том, что он приходит одновременно к экономическому пониманию политики и к детерриториализации экономики. В этом отношении особенно интересно то, как он рассматривает проблему колоний. Немаловажно, кстати, подчеркнуть, что глава «О колониях» – самая длинная в его книге. В том, что можно назвать колониальной иллюзией, Смит видит квинтэссенцию всех традиционных экономических воззрений, с которыми он борется.
С точки зрения Смита, колонии, как выражение могущества, заключающегося, среди прочего, в овладении новыми территориями, есть нечто практически бесполезное. В этом тексте, написанном незадолго до провозглашения независимости английских колоний в Америке, Смит провидчески встает на защиту древних греческих колоний. Он рассматривает учреждение удаленных колоний как естественный процесс с момента, когда население страны оказывается слишком большим для того, чтобы данная территория могла его прокормить. Это отделение от родины-матери делает колонию «освободившимся дитем», которое должно быстро стать «независимым государством». Он также признает, не афишируя этого, военную логику, которая господствовала в процессе учреждения римских колоний. Однако он ставит под вопрос полезность европейских колоний в Америке и Вест-Индии, появление которых не было «вызвано необходимостью», как в случае греческих и римских колоний.
