книжке валяются и квартира эта тысяч четыреста может стоить. Вопрос только в том, стоят ли Пашины ценности всех разыгранных спецэффектов? Может, и стоит… Как там Раскольников говорил? «Три бабульки — и уже рубль получается!»
И, если Ежевика не ошиблась, то получается, что всем неприятностям, случившимся с Алексеем Звонаревым, предшествовало появление в его жизни девушки со светлыми волосами. Не предвещает ли чего плохого появление Ники в жизни Паши? И как же плохо смотрится в этом свете «кровавое» пятно на обоях его квартиры! Да и мелкая ложь про такси кажется уже не такой уж мелкой.
Особенно отвратительным показалось Седову именно то, что его приняли за полного идиота. За деградирующего алкоголика, который не способен отличить кровь от краски. И эта ночь… Отвратительно! Отвратительно и стыдно, что он испытывал редкое для него, настоящее, а она — только насаживала червяка на удочку!
Назавтра появилась и она, девушка со светлыми волосами, собственной персоной. Нежная, пахнущая весной, такая улыбчивая со своими анекдотиками про девочку и такая загадочная, будто чемодан с двойным дном. Она принялась говорить, рассказывать, спрашивать, но Седов сделал вид, будто уже основательно пьян и те несколько рюмок, что они выпили за встречу и удачу доконали его самым трагическим образом. Ника, с разочарованием убедившись в полной Пашиной недееспособности, уложила его на кровать и ушла. Седов осторожно выскользнул на балкон, присел за ограждением. Сквозь щели ему был чудесно виден весь большой двор, ограниченный унылыми параллелепипедами девятиэтажек. Где-то внизу, под деревьями хлопнула дверца машины, а чуть погодя, и сама иномарка выплыла в проезд, ведущий на проспект Жукова. Для собственного спокойствия Павел еще долго разглядывал двор, ожидая появления хрупкой светловолосой фигурки, но она так и не появилась. Стало быть, ее и увезла та самая машина. Паша снова завалился в постель и закурил. Кто ее возит?
Глава 6. Женский бог
Если бы вы жили в Гродине и любили прогуляться вечерком по его ухоженному центру, то не смогли бы отказать себе в удовольствии выпить чашечку чаю с фантастически вкусными пирожными в «Англезе» — самом уютном кафе города. Интерьер «Англеза» имитировал обстановку классического английского клуба, где в кожаных диванах под хрустальными люстрами ведутся неторопливые беседы о ценах на сукно и индийские пряности, а легконогие официанты неслышно разносят ароматный чай и воздушные пирожные. И даже если вам плевать на колониальные товары, при взгляде на дубовые панели под отличными репродукциями Джона Констебла, вы ненадолго превращались в чинного сквайра или чопорную леди. Но, чуть освоившись и согревшись, вы снова становились собой, начинали смеяться, открыв набитый пирожными рот, громко болтать о том, какие все вокруг нищие дураки и названивать подряд всем знакомым, чтобы продемонстрировать свой новый мобильник.
Этим вечером в «Англезе» было занято всего три столика. За одним расположились упитанные нувориши со своими упитанными чадами, за другим — группка хорошеньких смешливых студенток, которые стреляли глазами в папу-нувориша и мыли кости его расфуфыренной жене. За третьим, возле витринного окна, друг напротив друга сидели две хорошо одетые и обвешанные эксклюзивным серебром молодые женщины. Они тихо говорили между собой на тему, с первого взгляда весьма от жизни отстраненную.
— Я просто не понимаю, зачем мама меня тащит в церковь! — рассказывала одна. Это была женщина с красивым, чуть восточным, профилем и темными, буквально чарующими глазами. — Мне там скучно. И эти бабки! Я в прошлый раз пришла в розовых джинсах, так они меня блядью обозвали! Представь только: вхожу в церковь, останавливаюсь чтобы перекреститься и — на тебе! «Чего ты, блядь, приперлась?» — слышу! Противно, что не говори.
— Они будто старыми родились, — понимающе кивнула ее подруга, яркая блондинка. На левой ее щечке сидела маленькая черная родинка, от которой невозможно было оторвать взгляд. — Еще с ранней юности помню, как ходила с соседкой на службу в Пасху, а нас такие же бабки обшикали! И знаешь за что? У меня был платок на голове красный! Они и говорят: вот, пионерка какая! Я так смеялась тогда! Но, вообще, ты права — это противно.
Брюнетка отпила глоток чаю и сказала:
— И захочешь помолиться — не дадут. Иной раз подумаешь: ведь живем — грешим, так надо же как- то и прощения попросить. Я вот мужу изменяю…
Она сказала это грустно, будто изменяла по принуждению или с голоду. Блондинка сочувственно улыбнулась подруге:
— Да, ладно! Твой муж рога свои отработал по полной программе! Вот позавчера снова ко мне подкатывался. Прости, конечно, но ведь козел! Самое отвратительное именно то, что он думает, будто мне в кайф потрахаться с мужем подруги. Я что же, стерва или дешевка в его глазах?
Черноглазая небрежно махнула в воздухе тонкими пальцами с гелевыми расписными ногтями:
— Да он вообще женщин ни в грош ни ставит! Говорит, бабы либо шлюхи, либо дуры, либо курицы. Других нет. Да и кто на самом деле женщин уважает? Второй сорт, как ни крути. И всегда так было. Моя бабушка рассказывает, как ее отец лупил ее маму вожжами. Один раз так отлупил, что у прабабки выкидыш был и потом она родить больше не могла. А богомольный был! Пешком в Иерусалим ходил, деньги на строительство церкви в их деревне давал. Он же куркуль был, богатый. До ста лет дожил. И ничего, бог прощал.
— Мужикам бог все прощает, — заметила блондинка, поправляя плоеную прядь. — И не только у нас. У мусульман, вообще, только мужчины люди, а баба — вроде овцы. Да в любой вере так!
— А по жизни как?! — Этот риторический вопрос вырвался из самого сердца темноволосой подруги. — Вот пока я была в своей налоговой девочкой на побегушках — вроде все нормально было. Нормальные отношения, нормальные разговоры. А как стала наверх выбиваться — все! Захожу в кабинет Мухатдинова и все сразу смолкают, на меня смотрят, выхожу и точно знаю, что начинают мне мыть кости. И с кем я сплю и какая у меня задница, и какое образование, и вообще чего стою. Знаешь, что недавно о себе услышала? В прошлом году, сразу после повышения я бросила своего любовника из городской администрации, который меня в налоговую инспекцию работать устроил и легла в постель к какому-то министру области. К какому — не поняла. И еще, будто я дом в Остюковке строю! Ну, значит, на лапу беру. Просто, говорят, она не деньги берет, а сразу бартером: с одного — машину песка, с другого цемент, с третьего — гвоздики… Так что, как дострою свой дом, тебя на шашлыки позову. — Блондинка понимающе усмехнулась, а черноглазая продолжила: — Раньше я думала, что это все бабы наши воду мутят и сплетни распускают, но как выяснилось — помои льются из кабинета Мухатдинова. Я же его по карьерной лестнице обскакала, а как же его мужская гордость?! Ему так хочется унизить меня, что он каждый день рассказывает, будто час не мог припарковаться у нас на стоянке, потому что Наталья Ивановна поставила свою колымагу поперек парковочных мест! Да много чего еще. И вроде бы я должна гордиться тем, чего в жизни добилась, а не получается. Кажется, будто я влезла со свиным рылом в калашный ряд. Чем выше поднимаюсь, тем сильнее чувствую себя вторым сортом.
Обе разом вздохнули. За окном стал накрапывать мелкий дождик, от которого на душе становилось совсем тоскливо. Блондинка коснулась родинки на щеке. Ей хотелось рассказать, где она недавно побывала, но она сомневалась можно ли. С одной стороны, разговор очень располагал но, с другой стороны, она давала слово молчать. Наконец, женщина решилась:
— Ты никому не скажешь?
Подруга, решившая было поправить макияж, подняла на нее глаза, отложив пудреницу.
— Не скажу, а что?
— Помнишь Верку Самохину? Я с ней еще в школе училась. Такая, вся из себя, на «БМВ» катается. Муж у нее в банке не последняя шишка. Мы общаемся время от времени, а на прошлой неделе она меня кое-куда сводила… В такое особенное место. Даже не знаю, как это правильно назвать. Там женщины собираются, чтобы поклоняться богине.
