можно было наблюдать за зеленой калиткой. Через двадцать минут оттуда вышла Ника. За руку она вела маленького мальчишку, похожего на нее как две капли воды. Запомнив адрес, Седов растворился в утреннем воздухе.
После променада и до самого вечера, трезвый и мрачный, он ходил из комнаты на балкон, курил, глядел на кроны деревьев во дворе, возвращался в комнату, долго сидел на диване перед телевизором. Никакого разумного выхода не находилось. К тому же, время, совсем недавно такое быстротечное, такое неуловимое, такое легко пропиваемое, теперь вязко обволакивало Седова, клейко липло каждой секундой и не хотело проходить восвояси. Паша знал, что консистенция времени изменится, как только он примет решение и начнет действовать.
К вечеру позвонила Ника. Ее голос звучал мягко, но настойчиво. Сначала она сообщила, что муж ее, по всей видимости, готов предпринять самые активные действия в самое ближайшее время. Такой вывод Ника сделала, узнав, что ее сына муж отправил в детский санаторий. Значит, готов действовать.
Зато Паша был не готов. О сыне своем Ника лжет, конечно. И эта небольшая ложь была подтверждением существования лжи огромной.
— Что же теперь? — спросил он девушку со светлыми волосами и убийством на сердце.
— Теперь надо успеть первыми! — решительно ответила она.
Со своей любовницей Паша встретился в половине шестого, на Загородной улице, в самом престижном предместье гродинских нуворишей. Вся улица была плотненько застроена разномастными особнячками. Масть виллы зависела от размера доходов владельца, а так же от его представлений о прекрасном в области архитектуры. В основном, прекрасными считались громоздкие белокирпичные коробки в два — три этажа, занимающие практически весь отведенный участок. Попадались и затейливые строения из пиленого красного кирпича с арочками, башенками, витыми оградками балкончиков, резными флюгерами и прочими изысками. Садов здесь не разбивали, на них просто не хватало места. Даже на приличный розовый куст не находилось укромного уголка, потому что практичные гродинцы отводили все полезные метры под полезную жилплощадь.
Дом Ники от общей тенденции ничем не отличался. Высокий забор, широкие добротные ворота, калитка с кнопкой звонка, проведенного прямо в дом.
— Перед воротами он остановится и выйдет из машины, чтобы отпереть их. Я сделаю так, что он будет долго с замком возиться, чтобы у тебя было время прицелиться, — деловито говорила Ника, сидя за рулем невзрачной бежевой пятерки. На ней девушка со светлыми волосами привезла своего козла отпущения на разведку. Пятерка остановилась чуть не доезжая нужного дома, как раз возле глухого высоченного забора. Проводя инструктаж, она смотрела прямо перед собой, на лобовое стекло пятерки: — Дом напротив хозяева взялись перестаивать, разворотили все до кирпича, а тут что-то случилось и они разорились. Там никто не живет, нет ни сторожа, ни собаки, никого. Ты вечером через забор перелезешь, войдешь в дом и найдешь место, откуда лучше всего будет видно ворота. Местный Стоунхендж, так сказать. Муж приедет не раньше десяти вечера. Он теперь все время так приезжает от своей бабенки. Мне придется пойти к подруге — ради алиби. Я прямо сейчас к ней поеду, а вернусь часам к двенадцати. Я обязательно до мужа дозвонюсь и точно сообщу тебе, когда он домой поедет. Вот, возьми мобильник. Потом выбросишь.
Ника повернулась к Паше и он с некоторым недоумением заметил, что она испугана на самом деле. Он искал в ее лице признаки лжи, но находил. Так не сыграешь, даже если играть умеешь и привык за долгие, долгие годы. Тревога металась в ее глазах, пот выступил на чистой коже над чуть вспухшей верхней губой и незамеченная ранее морщинка лежала между бровями. Она очень боялась будущего, но все уже предрешено и отступать совершенно невозможно. Если нынешнее продлится еще хотя бы месяц — Вероника не выдержит, сломается. Он сломает ее, а позже сломает Димку. Как это все произойдет, точно она не знала, но не сомневалась, что произойдет и произойдет ужасно.
«Большой куш на кону, — пришло Паше на ум. — Она дергается совершенно натурально. Если я откажусь — будут и другие попытки.»
— А винтовка? — спросил он.
— Винтовка уже у меня, — она кивнула на заднее сидение, где лежал брезентовый длинный сверток. — Я подвезу тебя до дома и ты возьмешь ее к себе. Проверь все, посмотри. Ты оружие раньше в руках держал?
Сомнительная своевременность вопроса заставила Пашу криво усмехнуться. Похоже, что Нике и впрямь надо действовать как можно быстрее, иначе она бы лучше подготовилась.
— Я в армии служил, — сказал он мрачно.
Ника снова поймала его взгляд. Она думала лишь об одном: пусть все получится!
— Паша, — тихо произнесла девушка со светлыми волосами: — Ты что-то бледный. Пашенька, не подведи нас… — и вдруг улыбнулась, будто вспомнила что-то хорошее: — Слушай, сейчас вспомнила: идет по улице маленькая хорошенькая девочка, а навстречу ей дядя. Девочка достает из-за спины бейсбольную биту и — шарах дядю по яйцам! Он как заорет! Скорчился весь, позеленел, упал на землю, а девочка останавливается над ним и с ухмылочкой говорит: «Ой-ой-ой! И чего это мы такие нежные?!».
Дома Седов рассматривал 7,62-мм снайперскую винтовку Драгунова и с ужасом представлял себе, что бы могло случиться с ним, возьмись он за дело на полном серьезе.
Килограмма четыре с половиной весила волына…
Вот он уперся локтем в подоконник соседского дома и положил прохладную сталь цевья в наивно раскрытую ладонь…
Длиннющая какая! Метр двадцать, наверное…
Паша припадает рыжей бровью к окуляру, удобнее устанавливает локоть на подоконник и спокойно наводит прицел на спину мужчины, в свете фар склонившегося к замку на воротах…
Патрон заготовлен специальный, снайперский…
Павел задерживает дыхание на вдохе, «держит» цель с полсекунды. Палец мягко ложится на спусковой крючок…
Дальше была бы тюрьма — единственное место на Земле, которое пугало Седова в его нынешнем алкоголическом существовании. И все ради Ники, аферистки и любительницы анекдотов про девочку. Даже любовь не стоит смерти, а уж ложь и подавно не стоит убийства!
Глава 10. Клеймо плебея.
— …и забери из садика Эмилию, — закончила список распоряжений жена. Она была беременна, на восьмом месяце и оттого капризна до неврастении. Беременность оказалась тяжелой с самого своего первого дня: тошнота, плохие анализы, угроза выкидыша, неблагоприятный генетический прогноз, пигментные пятна, токсикоз на поздних месяцах, преждевременное старение плаценты и всякое другое, что каждый раз озабоченно провозглашала платная докторица и что стоило все новых денег, денег, денег. Вообще-то, Аньке нельзя было рожать по многим и очень многим медицинским показаниям, но она вбила себе в голову, что хочет второго ребенка и теперь никто не смел и вякнуть, не то, что напомнить, как плохо у нее было со здоровьем еще до беременности. Про первые роды вообще говорить было нельзя — Эмилия родилась двух с половиной килограммов в весе и чуть не умерла, придушенная пуповиной. Но все члены семьи покорно сочувствовали страданиям будущей матери и льстиво восхищались ее капризным безголовым героизмом. Ожидался мальчик, чем все были довольны, потому что сын в семье — это главное.
Сам Борис Васильевич ожидал появления наследника без особого трепета. У него уже был сын от первого брака, и Борис с ним не ладил. Мальчик был не от мира сего, как и его мама. Все попытки отца возобновить отношения принимались в штыки. Борис приезжал в брошенную им ради дочери мэра Гродина
