неожиданной силой ухватился за его плечо. Он выглядел ошарашенным.
— Постойте, — попросил он своего несостоявшегося убийцу, — подождите! Раз уж вы оказались втянутым во все эти… дела, так давайте хоть поговорим по-человечески!
— Мне пора домой, — суховато отреагировал Паша. «Втянутым» он себя не считал, и «дела» его не интересовали.
— Но на каких уловках вы поймали мою жену? — Собеседник все держал локоть Седова. Казалось, теперь ему просто интересны подробности «заказа» на самого себя.
— Вообще-то я ожидал увидеть здесь совсем другого человека, — задумчиво произнес Паша. Если перед ним не тот аферист, что с Никой в паре «работает», то поговорить, видимо, надо. — И объясняться с ним не собирался, только предупредить. Но вы, как мне кажется, человек другой категории. Я точно знаю, что она разводит людей на деньги. Это вам известно? — Муж аферистки только пожал плечами, выражая недоумение. — Теперь я понимаю всю композицию, составленную вашей женой: темная улица, вы в свете фар, но спиной ко мне, возитесь с замком… Я, по сценарию, влюблен в вашу жену и очень внушаем, — тут Паша покосился на толстяка, опасаясь какой-нибудь эдакой собственнической реакции. Никак не оправдав ожидания Седова, тот лишь молча слушал. — От такого деградировавшего алкаша, каковым я являюсь, требовалось лишь навести оптический прицел вам между лопаток и нажать на спусковой крючок. Потом бы меня поймали и посадили, а вас бы Вероника оплакала, не сомневайтесь!
— А почему вы решились предупредить меня? Или того человека, который, как вы говорите, играл мою роль… А как он выглядел, интересно?
— Он был повыше вас, худой. Волосы светлее. Артистичный такой, будто привык на публику работать.
— Спасибо вам, — тихо произнес неотстрелянный муж. — Вы поступили как порядочный человек. И спасибо, что в милицию не пошли. Не хотелось бы, чтобы люди узнали. А сейчас Ника где?
— Сказала, что у подруги. Алиби обеспечивает. Кстати, у вас дома когда-нибудь хранилась винтовка?
— Оружия не держу.
— Еще одна ложь…
Мужчины сидели в остывающем салоне, где пахло кожей и, едва заметно, бензином. Между ними что-то уже сложилось, какое-то невысказанное понимание, нечто союзническое. Совершенно не склонный, в обычной обстановке, к патетике Седов даже ощутил совсем легкое, но явное удовлетворение от сделанного. Получалось, что он спас жизнь человеку, да еще незнакомому, а это выглядело благородно, как ни крути!
— Меня зовут Роман, — с запозданием представился спасенный.
— Меня — Павел, — ответил Седов, пожимая протянутую руку. Они еще немного помолчали, а потом Роман нерешительно кашлянул и проговорил, закончив фразу неопределенным, но понятным жестом:
— Думаю, я вам должен?…
— Нет! — встрепенулся Паша. «Господи, да он думает, что я жду денег! Вот черт!» — Я пойду!
Но Роман снова задержал Пашу:
— Постойте, в таком случае, я тоже хочу вам кое-что сказать. Понимаете, Ника права! Я понимаю и жалею ее, но место ей в больнице…
Седов, услышав столь неожиданное заявление, с недоумением уставился на него, оставив попытку выскочить из машины. Роман немного виновато улыбнулся и продолжил свои излияния. Получилась целая исповедь, но Седов в тот вечер об этом не пожалел.
— Понимаете, я на самом деле хотел поместить жену в лечебное учреждение и оградить сына от встреч с ней. Вы уже заметили, что она все время лжет… Но проблема намного глубже, чем это может представиться. Про то, что она людей обманывает и деньги с этого имеет, я не знал, но кое о чем догадывался. У нее же первый муж аферист был махровый. Он погиб еще до нашей встречи. В машине взорвался.
— Сам взорвался? — полюбопытствовал Пашка.
— Нет, наверное. — Толстяк развел пухлые ладони: — Вообще, я не в курсе. Ника про этого своего первого мужа не любила говорить. Кажется, нажил себе врагов среди каких-то сатанистов и потом они его прикончили.
— Ясно, — кивнул Седов. Он сделал только один вывод из сказанного: у Ники жизненный опыт на аферы весьма богатый.
Роман, тем временем, рассказывал:
— Это несколько лет назад началось… Раньше жили нормально, любили друг друга, сына растили, радовались. А потом стала Ника какая-то странная, вроде как шалая: глаза прячет, анекдоты некстати рассказывает, будто отвлечь пытается, мозги пудрит. Стала пропадать на целый день, на вечер, на ночь. То забудет сына из садика забрать, то говорит, будто с подругой едет на выходные в Курортный, а подруга и знать об этом не знает! Я спрашиваю, где была, а она плетет черт знает что. Потом, когда я все узнал, понял — ее лечить надо, а тогда злился, скандалил, ночевать не приходил. Ну, конечно же, я думал, будто любовник у нее… Ах, лучше бы любовник!
Тут Пашка невнятно гукнул, что обозначало… Но это уже было все равно.
— И тогда я стал за ней следить, — Роман вздохнул и взлохматил пухлой пятерней густой черный чуб. — Подумывал профессионала нанять, но было слишком стыдно, что хоть кто-то посторонний узнает. Ненавижу, когда чужие люди копаются в моем грязном белье…
Невольно Седов перебил его:
— А я, кажется, копаюсь…
— Что вы! — Взмахнул пухлой кистью собеседник, — Я же сам к вам с разговорами навязываюсь! И потом вы мне жизнь спасли — какой же вы чужой?
«Да и с женой твоей спал, — скрывая под шершавым цинизмом виноватость, подумал Пашка, — Так что, считай, уже родня!»
— Выследил я тогда Нику… — продолжил Роман. — Выследил, а что дальше делать — до сих пор не знаю! То, что с ней случилось — намного хуже всего, чего я боялся. Поэтому не удивляюсь ничему…
— Так что же вы узнали?
Рассказчик опустил голову. Он выглядел как человек, отказывающийся верить самому себе. Для Седова такое было не внове: ни зрение, ни слух, ни осязание, ни обоняние, ни даже сам разум человеческий, обожествленный и надежный, не могут помочь в такие вот минуты. Правда кажется невесомой, неуловимой, тонкой паутинкой, а собственная обывательская самоуверенность кричат: отвернись от такой жалкой правды, забудь, отбрось ее! Но ты не можешь отбросить и забыть. Ты видишь ниточку над ущельем, где под ногами облака, и точно, неумолимо точно знаешь, что ты откажешься от голоса разума и ступишь на эту непрочную нить. И будешь неловко балансировать, еле продвигаясь вперед и рискуя самой своей душой, на паутинке правды под улюлюканье людей, идущих широкими дорогами, прочно мощенными ложью, самообманами, невежеством. И лишь вера будет хранить тебя от падения.
— Вы и сами можете увидеть то, что увидел я, — наконец произнес Роман. — Нет, серьезно! Я отвезу вас туда, и вы все увидите сами.
— Куда еще отвезете? — Несмотря на возникшее между ними доверие, Паша никуда ехать не собирался. — Вы просто дорасскажите мне свою историю, да я пойду восвояси. Мне надо выпить.
— Выпить? — удивился муж девушки со светлыми волосами. — Это вы всегда успеете. Посмотрите лучше, что вокруг нас творится!
…Такие помещения раньше (а, может, и сейчас) назывались актовыми залами. Паше всегда хотелось соскабрезничать на этот счет, что по-настоящему актовыми залами следовало бы называть спальни, где совершаются нормальные половые акты. Этот актовый (хи!) зал располагался в старом Дворце пионеров, который лет двадцать назад неблагодарные пионеры покинули, переехав со всеми своими медными горнами, бархатными полотнищами и кружком домоводства в здание поновее и посовременнее. Поскольку пионерия почила в Бозе, новый Дворец пионеров вскоре переименовали в Дворец детского творчества, а вот брошенное здание так никому и не понадобилось. Еще полтора года назад, когда между самоубийством и принудительным запоем Паша выбрал второе, здесь были заколочены окна и сорваны двери, а вот сегодня… Только посмотрите на это!
