улыбнулась. — Простите, я новенький. При чем тут сельское хозяйство?
— Так, а как же! — веселым шепотом ответила она. — Это ж группа труда у нас такая. Они все поуезжали из города на землю и теперь спасенные.
— Почему? — Снова спросил Пашка. Смысл этого «спасения» от него ускользал.
— Так, а как же! Спасутся же только кто на земле будет! Да еще когда помрешь, а мирское имущество оставишь чистоте, пророку… Понятно?
Седов благодарно покивал, изображая полное и благостное прозрение. Женщина еще раз улыбнулась и отвернулась от незадачливого неофита. Именно теперь он припомнил недавно где-то слышанный разговор про эту чистоту в паре с имуществом. Кажется, в автобусе, когда от Звонарева ехал. Правда, тогда о земле ничего не говорилось.
После «председателя», чей отчет провожали бурными аплодисментами, пришло время новой песне. На этот раз сектанты Пашу разочаровали окончательно — на сцене появились вовсе не крепенькие девки, а наоборот, щуплые парни. Их было четверо, как ливерпульцев, и пели они, тоже как ливерпульцы, козлиными голосами под бряцание гитар. Успех их выступления в актовом зале бывшего заброшенного Дворца пионеров также был вполне сравним с успехом «Битлз» в зале Ковент-Гарден. Темой баллады, исполненной щуплыми, было очищение. Седов сумел расслышать припев:
Мы все умрем, о-о-о!!!
Но это все, что нам известно.
Все остальное в мире тайна навсегда.
И умирая,
Я хочу быть чистым.
Важнее смерти или жизни Чистота!!!
О-о-о!!!
Ребятам на сцене подпевал весь зал. Вообще, надо отметить, что чем дольше длилось мероприятие, тем теплее становилась его атмосфера. Песни не только подпевались многоголосым хором, ряды сектантов дружно раскачивались в унисон мелодии, люди в зале раскраснелись, чувствовалось возбуждение и нетерпеливое ожидание чего-то особенного, редкого, важного для каждого сидящего здесь. Что ожидалось с таким нетерпением? Вдруг вспомнились порнострашилки про всякие там секты — как в конце собрания сектанты, принявшие галлюциногены, начинают заниматься сексуальным непотребством.
— Эх! — с досадой поморщился Седов, осознавая, что с непотребством ему сегодня не повезет.
Он уже решил было пойти покурить на улице, а может, и удрать совсем, но весь зал вдруг разом смолк. Утихли аплодисменты, шепоток, все лица повернулись к сцене, а там уже стоял и улыбался… человек в светлом пальто. То есть, пальто на нем не было, одет он был в длинное свободное одеяние наподобие римской тоги, только с рукавами, но это был несомненно именно тот человек, который приходил за Никой вместе с ее «мужем». Еще в первую встречу Паша уловил в нем привычку к лицедейству, сейчас стало ясно, откуда она взялась. Точнее, где он ее использует.
Человек в тоге продолжал улыбаться и тянуть паузу. С каждой секундой нетерпение в зале нарастало, становилось все жарче, все тревожнее. Некоторые сектанты повскакивали со своих мест. Люди беспокоились, но сохраняли тишину, чтобы не упустить ни звука проповеди. Наконец, человек в тоге заговорил:
— Чистые сестры и братья мои! Я пришел к вам, потому что хочу помочь каждому из вас. Я пришел, чтобы рассказать вам важное. О радости я хочу говорить сейчас, о радости! О земной нашей радости, для которой мы пришли на землю. Плохо, когда ты плачешь и плохо, если из глаз твоих льются слезы. Плохо считать этот день черным, а завтрашний еще чернее. Плохо если в сердце у тебя горе и не хочет оно отпустить тебя! Плохо, ибо все, что мы знаем, это то что умрем. Когда? Неизвестно! Как? Неизвестно! Что же будет, если смерть обнимет тебя в минуту скорби, а последний твой вздох будет слезливым всхлипом? А будет смерть безо всякого смысла, вечная чернота, как если бы ты и не родился на свет. Мы же хотим, чтобы смерть стала для каждого из нас откровением, дорогой, шагом, взлетом, первым настоящим словом. Вторым словом будет «спасение», а третьим — рай! Не тот рай, что нам обещают попы, а тот, что для каждого из нас нужен.
Проповедник был не просто умелым, а, пожалуй, искусным ритором. Каждая его фраза произносилась немного нараспев, будто бы даже выводилась некая мелодия из тех, что нельзя облечь звуками и записать нотами. Каждый в зале слышал свое, будто бы проповедник обращался именно к нему, персонально, избранно, с пониманием и прощением, выделяя из общей массы каждую пару глаз, вливая ядовитую ароматную сладость в каждую пару ушей.
— Мы живем… Мы дышим… Мы видим… Разве можно желать большего? Разве можно сетовать на подаренное счастье жизни? В каждый момент существования задумывайтесь о своем счастье и о своей благодарности за это счастье. Благодарите, благодарите каждый миг своей земной жизни за вздох, за свет, за пищу. В жизни надо уметь радоваться, надо уметь жить!
«Ничего плохого в его заявлениях не слышу, — подумал Паша. — И правда: чего бы не радоваться, коль есть деньги на огненную воду?»
Продолжение проповеди он слушал вполуха. Седов задумался о своем. То ли проповедь коснулась и его шрамов, то ли просто от трезвости, но мысли, причинявшие вечную боль снова стали грызть сердце. Очнулся он только когда в зале началось невероятное. Сектанты встали со своих мест, в их руках, поднятых вверх, колыхались белые цветы, над залом распустились белые с золотом полотнища, люди нестройно скандировали: «У-чи-тель! У-чи-тель! У-чи-тель!». На глазах многих, как женщин, так и мужчин, появились слезы умиления, счастья, надежды. Звучала музыка, но ее почти не было слышно.
Это длилось с полминуты, а потом задник сцены взмыл вверх и на золотом фоне второго задника появился человек в белом. Он стоял, как и проповедник до него, опустив руки, чуть откинув голову и улыбался.
Если честно, Паша слегка остолбенел, увидев этого типа: он был очень некрасивым человеком. Нет, уродливым человеком. Нет, нет! Правильно было бы назвать его ужасным человеком. Такое крупное, морщинистое лицо с глазами навыкате, с безобразно тонкогубым ртом, грушеподобным носом и скошенным подбородком отталкивало не только сочетанием своих черт, но и выражением невероятной обособленности, отдельности от всех и каждого. Он будто бы знал, что другой, инопородный, инфернальный и будто бы это в себе и любил больше всего на свете.
Еще Пашке показалось, что появившийся урод не совсем понимает, что происходит вокруг него. Из чего следовало такое заключение? Да, может, Седов и ошибся. Словно завороженный, Паша смотрел на сцену. В толпе раздался женский визг. Кто и где кричал — было не понятно, через несколько оглушительных секунд визг смолк и только тогда человек, стоявший на сцене медленно опустил голову и так же медленно поднял ее.
— Приветствует… — сказала женщина, стоявшая рядом с Пашей. Та самая, что поясняла ему про земледельцев. Она выглядела удовлетворенной, словно счастливая бабушка, наблюдающая как ее внук рассказывает стихи на детсадовском утреннике.
«Приветствует!.. — раздалось со всех сторон, — Приветствует!..»
Потом Учитель, а это был он, чуть повернул голову и посмотрел вниз. Оттуда он получил какой-то сигнал и протянул вперед руку ладонью вверх.
— Приглашает вопрошающих… — снова прокомментировала Пашина соседка.
«Вопрошающих!.. Вопрошающих!..» — загомонили вокруг сектанты.
В самой середине зала встала женщина в черном. Нервничая, дрожащим голосом, она спросила:
— Когда я умру? — И пояснила робко: — Рак у меня, а дочку уже схоронила…
Учитель покачал головой вправо-влево трижды, а откуда-то из первых рядов прозвучали слова:
— Ответ тебе будет. Приходи завтра.
Женщина села. За ней поднялся молодой парень, прилично одетый, как одеваются в Гродине хозяева ларьков, торгующих продуктами.
— Это… — забубнил он, — это… скажи, лицензию мне на алкоголь когда дадут? А то… это… никак не получу. То одно, то другое.
И снова ответ ему пришел из первого ряда, а Учитель только рассеянно улыбнулся в зал:
— Приходи на личное благословение и все получишь.
