MMIX - Год Быка

материалистического и духовного, Египта и Израиля. При этом мировоззрение, признающее силу духовных сущностей, явно превозмогает материалистов с их методами тотального внешнего контроля над обществом. И опять же, что важно, представляющие духовный мир силы намеренно отдалены Автором от церковных канонов. Хотя при этом Воланд не противопоставляется Иешуа, о чём ещё пойдёт речь в дальнейшем.

Игровым противостоянием и безусловным преимуществом духовных сил над боевым отрядом материалистической партии отношение Автора к чекистам не исчерпывается. Заметим, что в отличие от ранних редакций название спецслужбы в Романе не упоминается, как анонимны и все сотрудники. Позиция Автора не исчерпывается ОГПУ или другой службой той или иной страны и эпохи. Вневременное отношение подтверждает параллелизм сюжетных линий в Москве и Ершалаиме, где тоже действует тайная служба.

Сравнение службы Афрания с ОГПУ – едва ли не самое любимое общее место у либеральных комментаторов Романа. Вот как хитроумно и цинично Пилат инструктирует главу своей спецслужбы: «– Ах так, так, так, так. – Тут прокуратор умолк, оглянулся, нет ли кого на балконе, и потом сказал тихо: – Так вот в чём дело – я получил сегодня сведения о том, что его зарежут сегодня ночью». Из этого, разумеется, делается вывод, что Булгаков плохо относился и к советской власти, и к её вождю, и к чекистам. Хотя лично у меня есть другие сведения, что Булгаков относился ко всем людям так же, как Иешуа, – ровно и с живым интересом, хотя и горько страдал от их несовершенства.

Однако проследим дальше за мыслью прокуратора вслед за вопросом Афрания:

– Осмелюсь спросить, от кого же эти сведения?

– Позвольте мне пока этого не говорить, тем более что они случайны, темны и недостоверны. Но я обязан предвидеть всё. Такова моя должность, а пуще всего я обязан верить своему предчувствию, ибо никогда оно ещё меня не обманывало. Сведения же заключаются в том, что кто-то из тайных друзей Га-Ноцри, возмущенный чудовищным предательством этого менялы, сговаривается со своими сообщниками убить его сегодня ночью, а деньги, полученные за предательство, подбросить первосвященнику с запиской: «Возвращаю проклятые деньги!»

Ах, какой коварный сатрап и тиран этот Пилат! И как это мастер сделал такого жестокого властителя главным героем своего романа?! Иешуа говорил ему что? Что все люди добрые. А Пилат с Афранием что? Они так и не вняли толстовской проповеди Иешуа, воздав злом за зло Иуде из Кириафа. Именно так комментируют этот эпизод интеллигентные булгаковеды. Но позвольте, если слова Пилата о предвидении смерти Иуды – это главная причина его смерти, как тогда прокомментировать вот этот отрывок из первой части «романа в романе»?

«Первым заговорил арестант:

– Я вижу, что совершается какая-то беда из-за того, что я говорил с этим юношей из Кириафа. У меня, игемон, есть предчувствие, что с ним случится несчастье, и мне его очень жаль».

То есть тёмные сведения о грозящей Иуде смерти прокуратор получил из вполне определённого источника – от Иешуа Га-Ноцри, которого наши комментаторы не спешат обвинить в соучастии. А почему? Только из предвзято хорошего отношения к интеллигентному Иешуа и негативного отношения к спецслужбам?

Однако выходит, что спецслужбы, как и властители способны не только безуспешно противостоять духовным силам, но и выполнять их волю и предвидение. В этом случае отношение к их действиям должно быть, наверное, не столь отрицательным? Да, в общем-то, в тексте «романа в романе» мы не наблюдаем никакой иронии Автора по отношению к Афранию и его подручным. Невольно возникает контраст в отношении читателя к двум спецслужбам – в Москве и в Ершалаиме.

Наконец, есть ещё один важный эпизод в Романе, который может пролить свет на отношения Автора к руководству московской спецслужбы. В главе 23 «Великий бал у сатаны», кроме рыжего Малюты есть прозрачный для историков намёк ещё на двух деятелей тайного приказа:

«По лестнице подымались двое последних гостей.

– Да это кто-то новенький, – говорил Коровьев, щурясь сквозь стеклышко, – ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом».

Речь здесь, очевидно, шла о последнем в ряду исторических отравителей – недавно расстрелянном бывшем главе ОГПУ Генрихе Ягоде. Зачем Булгакову понадобилось включать в Роман столь актуальную фигуру, причём в небезопасных обстоятельствах конца 1930-х годов. Не проще ли было ограничиться политическими деятелями прошлых веков? Или Автор решил подыграть Ежову и Берии в том, чтобы заклеймить злодеев? Нет, нужно искать другой ключ к решению загадки. А может наоборот – фигуры двух чекистов является актуальным ключом ко всему ряду персонажей, поднявшихся по лестнице на Великий бал у сатаны? Ведь не только Булгакову, но и всей столичной публике известно, что обвинения в отравлениях, шпионаже и вредительстве, предъявляемые деятелям большевистского режима – это ложь, прикрывающая сведение политических счётов.

Опять же заметим, что самая яркая фигура из сонма гостей бала – Фрида оказалась заслуживающей снисхождения, и её дело было пересмотрено самой Маргаритой. Но среди гостей Бала были и другие исторические фигуры, прижизненные обвинения против которых были, как минимум, спорны. Например, самым первым, открывающим шествие гостем назван «господин Жак с супругой», о котором далее сказано: «Убежденный фальшивомонетчик, государственный изменник, но очень недурной алхимик. Прославился тем… что отравил королевскую любовницу». Реальный Жак ле Кёр, министр финансов французского короля Карла VII, тоже был обвинён по политическим мотивам – несправедливо или явно преувеличенно.

Следующий гость – «Граф Роберт… был любовником королевы и отравил свою жену». Булгакову и в этом случае было известно, что фаворит английской королевы Елизаветы I не обвинялся в смерти жены, а вошёл в историю отравителем лишь благодаря роману Вальтера Скотта. Ещё один алхимик из числа гостей бала – германский император Рудольф II имеет, скорее, большие заслуги в развитии наук, а от престола он просто отрёкся в результате интриг. Так что же получается? Гости на Бал, как минимум, удостоившиеся отдельного упоминания были выбраны вовсе не по признаку злодейства. Скорее, они имеют отношение к той самой тайной алхимической традиции, которую под крылом ОГПУ пытался возродить Роберто Бартини?

В общем, нельзя не признать, что отношение Булгакова к спецслужбам из всех этих эпизодов вырисовывается не столь однозначное, как хотелось бы либеральной интеллигенции. Но и назвать это отношение позитивным тоже трудно, скорее – речь идёт о попытке Автора подняться над политическими пристрастиями, взглянуть и на эту сторону жизни отстранённым взглядом историка, оценивающего события с позиции вечных законов духовного бытия, а не земных законов или идеологий.

Заметим только, что Булгаков прозрачно намекает, что руководители ОГПУ действовали по наущению Азазелло, то есть вдохновлялись некими духовными, а не прагматическими мотивами. С учётом наших выводов о роли Бартини, почему бы не предположить, что через каналы ОГПУ в СССР действительно проникали какие-то «алхимические» идеи, которые содействовали научному прогрессу и техническому перевооружению экономики. Кроме того, известно, что вплоть до 1939 года, когда СССР был вынужден заключить пакт с Третьим рейхом, Сталин пользовался горячей поддержкой европейской интеллигенции. Не было ли у этой поддержки скрытых идеологических пружин и агентурных механизмов?

Невозможно ответить на этот вопрос, если сваливать в одну кучу ВЧК, ОГПУ, НКВД и КГБ и их руководство. У каждого исторического периода свои задачи и свои методы, и разные достижения, объективная оценка которых ещё только ожидает своего часа, когда не только коммунистические, но и антикоммунистические, русофобские или антисемитские, и все прочие идеологические штампы и стереотипы перестанут влиять на историческую науку. И тогда, глядишь, российская и мировая история расцветёт невиданным цветом и засверкает невидимыми до поры гранями.

Может быть, Булгаков именно на этот будущий расцвет исторической науки и намекает, когда воскрешает целый сонм загадочных политических и алхимических деятелей в пятом