без сопровождения. Раньше даже ради короткой поездки из Петрограда в Царское Село или обратно для нас открывали царские залы, предоставляли специальное купе или целый вагон. Теперь мне приходилось покупать себе билет и занимать место в поезде вместе с остальными пассажирами, большая часть которых отказывалась признавать классовые различия. На бархатных сиденьях вагона первого класса я ехала бок о бок с солдатами с заряженными винтовками, которые курили отвратительный дешевый табак, старательно выпуская дым в сторону своих соседей – ненавистных буржуев.
Эти поездки были сопряжены с некоторым риском. Однажды летом, когда большевики пробовали свои силы, я приехала в Петроград, находящийся в состоянии брожения. Все, что мы имели из средств передвижения, давно уже было реквизировано, и на вокзале не было ни одного извозчика. Мне пришлось идти пешком. Когда я вышла из здания вокзала на площадь, то ощутила что-то неладное. К тому времени я уже привыкла как-то интуитивно узнавать настроение улицы. Там, где назревали беспорядки, было пустынно, в воздухе чувствовалось напряжение, стояла полнейшая тишина, будто все затаило дыхание. Так было и сейчас.
Мне нужно было пройти к Невскому проспекту. По пути я почти никого не встретила, но слышала далекие выстрелы и треск пулеметов. Не могу сказать, что эта прогулка доставляла мне особое удовольствие, так что я была рада, когда добралась до ворот дома в целости и сохранности.
В тот вечер Путятин проводил меня назад в Царское Село. Но ничто не помешало бы мне совершать эти поездки; моя семья, знавшая об ожидавшихся в Петрограде беспорядках, встретила меня по возвращении нетерпеливыми расспросами, но без особой тревоги. Это было вовсе не удивительно. Мы уже привыкли день за днем жить среди постоянных сигналов тревоги, настоящих и ложных. Мы знали, что живем только из милости, что наши жизни балансируют между капризами и здравым смыслом соперничающих группировок. Опасность была так очевидна и постоянна, что мы в конце концов сделали вид, что не замечаем ее, иначе жизнь была бы невыносимой, а нужно было жить.
Но однажды мой отец нарушил наше притворное спокойствие.
– Никто, – сказал он, обращаясь ко мне, – не может предугадать, что с нами будет. Возможно, нам придется расстаться, возможно, нас разлучат насильно. Я стар; Дмитрий далеко. Вы должны найти себе хорошего человека и выйти за него замуж, тогда я буду спокоен за вас.
Эти последние слова он повторял полушутя, когда заметил частоту визитов Путятина, а затем сказал уже совершенно серьезно:
– Послушайте, если вам нравится Путятин, я считаю, вы должны выйти за него замуж.
А наши сердца уже все решили. С одобрения моего отца мы в начале августа обручились и решили не откладывать наш брак, а назначили церемонию на один из первых дней сентября. Впервые в жизни я была по-настоящему влюблена и очень счастлива.
Со всех сторон доходили слухи о намерении правительства увезти царскую семью из Царского Села, которое стало центром деятельности большевиков. Правительство боялось за безопасность своих бывших правителей и предложило перевезти их в Крым – это было не более чем одним из таких слухов. Говорили и многое другое. На самом деле Советы боялись, что союзники могут помочь императору и его семье уехать из России.
Однако Европа была мало озабочена судьбой своего бывшего могущественного союзника. Она была занята своими собственными делами. Поспешив сразу признать Временное правительство, она стала посылать миссии и дипломатов, чтобы приветствовать революцию, в надежде получать большую поддержку от демократического строя, чем от самодержавия. Но Россия больше не могла помогать. Казалось, она не могла даже помочь самой себе. Стремясь удержать власть как можно дольше, Керенский делал большевикам все больше и больше уступок.
12 августа – а к этому времени императорская семья провела в своем дворце под арестом пять месяцев – их отправили с немногими оставшимися при них приближенными и слугами в Тобольск, в Сибирь. Никому не было позволено проститься с ними, за исключением великого князя Михаила, брата царя, который был допущен к ним всего лишь на несколько минут.
Их отъезд сопровождался унижениями, схожими с теми, которые сопутствовали их жизни под арестом. Накануне вечером им велели быть готовыми к отъезду и держали их, одетых, в ожидании почти всю ночь. Их отъезд произвел на нас тягостное впечатление, но никакого определенного предчувствия трагедии, которая положит конец их ссылке, у нас не было.
За месяц до своего бракосочетания я переехала в Петроград на Невский проспект, чтобы кое-что подготовить. В один из последних августовских дней мы с Путятиным приехали в Царское Село на обед. Под проливным дождем мы взяли извозчика от станции.
Подъехав к дому своего отца, я заметила, что огромные решетчатые въездные ворота, которые обычно стояли открытыми, были закрыты. При более внимательном осмотре стало видно, что вокруг дома стоят часовые. С замершим от страха сердцем я выпрыгнула из коляски и начала расхаживать вдоль решетки, пытаясь заглянуть в окна дома и увидеть кого-нибудь. Путятин следовал за мной. Но никого нигде не было видно. Двор был пуст, дом выглядел, будто все умерли. Единственное, что нам удалось узнать, это номер части на заплечных ремнях солдат.
Путятин знал командира того полка, к которому принадлежали часовые. Не зная, что делать дальше, мы пошли в казармы. Это было небезопасно, так как если бы солдаты узнали меня, то могли бы быть неприятности, но тогда мы об этом не думали. Даже там мы узнали немногое. Командир полка мог нам сказать только, что пока моего отца и его семью еще не увезли; по приказу Керенского они находятся под арестом в своем доме.
Я была несколько успокоена, узнав, что отец все еще находится в своем доме. Но положение было, тем не менее, угрожающим. До сих пор нас никто не трогал; в общей суматохе мы избежали пристального внимания. Теперь, когда из-за ареста отца и всей семьи мы оказались в фокусе общественного внимания, было вероятно, что последствия могут быть самыми серьезными.
И все же я надеялась. Недоразумения в это время происходили постоянно. Далеко не редко эти аресты были несанкционированными. Когда мы ехали назад в Петроград, я решила предпринять отчаянный шаг и обратиться напрямую к правительству. Я позвонила в Зимний дворец, где проводило свои заседания новое правительство. К телефону подошел член кабинета М.И. Терещенко; я поговорила с ним. Его тон был доброжелательным. Он сказал, что приедет навестить меня, как только сможет. Вскоре после этого он уже входил в мою гостиную. Это была первая встреча с человеком, принимающим активное участие в работе нового режима. Едва ли я знала, каким я ожидала его увидеть, но была сильно удивлена, как я помню, его безупречной внешностью и манерами. Он слушал меня с большим вниманием и пообещал выяснить причину ареста, а также сделать все возможное, чтобы этот приказ был отменен.
Несмотря на его благожелательность и все обещания, я больше никогда не слышала о нем. Расстроенная, растерянная, не зная о том, что Временное правительство доживает свои последние дни и что сам Керенский был малозначащей фигурой в глазах Совета, я почти наугад кинулась в другом направлении.
Прежде всего я решила повидать отца. Первым шагом было получить разрешение. Несколько преданных друзей взялись помочь мне, и после долгих часов ожидания в различных штабах разрешение было получено. Выписанное для гражданки Романовой, оно давало мне право на получасовую беседу с бывшим великим князем Павлом Романовым в присутствии офицера охраны.
Вооруженная этой бумагой, я поехала в Царское Село. Путятин поехал со мной. У ворот нашего заднего двора – по всей видимости, это был пропускной пункт – я показала свой пропуск офицеру охраны, которого позвали солдаты. Молодой офицер прочитал бумагу, молча посмотрел на меня и сделал знак солдатам открыть ворота.
Путятин остался на улице. Я последовала за офицером, который вел меня по хорошо знакомому пути. Мы пересекли двор и, повернув за угол дома, подошли к веранде. Я услышала голоса. В нескольких шагах спиной ко мне стоял мой отец и разговаривал с девочками. Рядом лицом ко мне стоял солдат с винтовкой. Немного дальше гуляла моя мачеха с Володей. Я не могла говорить. Володя первым увидел меня.
– Мариша! – закричал он и подбежал ко мне.
Все обернулись, и на лице моего отца была такая радость, которая вознаградила бы меня за любую муку.
Мы вошли в дом по-прежнему в сопровождении офицера. В столовую подали чай. Это было уже не то
