— Тогда решительно ничего не понимаю. Или она редко греет тебе постель?
Хозяин усмехнулся:
— Гораздо чаще, чем ты, Дорра. Ничего, не переживай, девочка исправится. А если нет, к врачу отведу: теоретически может оказаться бесплодна. Обидно, конечно, но что поделаешь!
Отправив меня на кухню, они удалились.
Сидя в уголке у очага и слушая шёпоток слуг, я поняла, что не ошиблась: норина действительно была давней любовницей хозяина. Жениться на ней он не собирался: не то происхождение, хоть и дворянка, но без титула. Приданного брат за сестрой тоже не даст. Не бедствуют, но и жить на широкую ногу себе позволить не могут. Не получи в своё время наследство, безвылазно сидели бы в провинции.
Оставалось загадкой, зачем хозяин взял меня в этот дом: хотел похвастаться перед любовницей новым приобретением?
Когда господам понесли чай, мне неожиданно велели пройти в гостиную.
Доррана и хозяин сидели на диване. Её платье кокетливо обнажало плечо; мне показалось, что корсаж норины зашнурован совсем не так, как положено. Приглядевшись, поняла, что так и есть.
Когда Доррана потянулась, шнуровка вконец ослабла, и платье сползло.
Она довольна, улыбается. Любит, наверное, хозяина. Такого можно любить, если не рабыня.
— Сашер, можно я ненадолго займу твою торху? — Доррана положила голову ему на плечо. — А то я отпустила до вечера свою горничную.
— Лей к твоим услугам.
— Эй, подойти ко мне!
Я подошла и помогла ей зашнуровать корсет. Очередная обязанность — одевать любовницу хозяина. Радовало, что она не жаловалась на мою неуклюжесть, неприятный запах (вот чего не было, я за собой следила) или неподходящее выражение лица.
— А из тебя бы вышла отличная горничная, — похвалила Доррана. — Ловкие пальчики, внимательная… Сашер, я одобряю. Ты не возражаешь, если я пошлю её за одной вещью? Не сбежит?
Хозяин задумался, оценивая степень моей благонадёжности, а потом дал своё согласие.
Стоило большого труда сдержать радость при слове «аптека» и того, что там предстояло купить. Улучшенный вариант моих капель, шампунь, масло для кожи груди и гигиенические принадлежности.
На капли был выдан рецепт, который я без труда переделаю, сотворив при помощи нехитрых манипуляций из одной бутылочки две.
— Тут недалеко, на углу квартала, — вручая деньги, напутствовала норина. — Ты не без языка, заблудишься — спросишь. На всё тебе полчаса.
Сориентироваться в незнакомом городе оказалось нелегко, пришлось сразу же прибегнуть к помощи прохожих.
Странно, что меня отпустили без провожатых — видимо, хозяин пребывал в хорошем настроении и был абсолютно уверен в моей преданности и разумности.
Узнав дорогу, я не спеша двигалась по улочкам, рискуя вызвать своей медлительностью неудовольствие толпы, но мне хотелось запомнить каждый дом, каждую вывеску. Пригодится и в повседневной жизни, и при побеге. Не хотелось бы навсегда остаться рабыней только потому, что не смогла выбраться из городского лабиринта.
При виде лотка торговца сладкими булочками с корицей потекли слюнки. Когда я в последний раз ела? С утра. Замерла, раздумывая, стоит ли побаловать себя, а потом решительно потянулась к скромному кошельку, болтавшемуся на шее. Пара медяков погоды не сделает, а сил и уверенности прибавят.
Удовольствие обошлось баснословно дёшево — в один медяк — и оказалось божественно-вкусным. Пристроившись на крыльце какого-то дома, я, смакуя, поглощала булочку, с интересом обозревая толпу.
На ступеньке выше примостилась какая-то женщина, судя по одежде, аверда, но из низов. Глянув на меня, она поинтересовалась, не приезжая ли я. Между нами завязался короткий разговор, в конце которого женщина предложила проводить меня до аптеки.
Мы свернули с оживлённой улицы в какой-то глухой переулок, срезая дорогу.
Я наклонилась, чтобы поправить развязавшуюся шнуровку ботинка, когда в рот засунули кляп — чей- то носовой платок.
Отчаянно брыкаясь, я пыталась вырваться из рук выросших, будто из-под земли, мужчин, но они без труда засунули меня в мешок.
Последнее, что я запомнила, — удар по голове, которым наградил меня кто-то из похитителей.
Во рту чувствовался странный привкус. Когда сознание более-менее ко мне вернулось, я поняла, что это кровь. Кто-то разбил мне губу.
Голова гудела, раскалываясь на части. Радовало, что больше меня не били. Зато связали за спиной руки. Видимо, я уже долго так пролежала, потому что они успели онеметь.
Повертевшись, я смогла осмотреться. Лежу на полу в каком-то помещении без окон, судя по всему, в подвале. Подо мной — чей-то плащ. Такое проявление заботы порадовало и вселило надежду, что меня похитили не для того, чтобы убить.
Глаза резанул яркий луч света — открылась дверь.
Я заёрзала, но закричать не решилась.
— Красиво лежишь! — с ехидцей прошипел над ухом мужской голос. — Наверное, уже успела меня забыть? А я помню. У меня хорошая память, а твою я сейчас освежу.
Мужчина ударил меня ногой в живот. Скрючившись от боли, я застонала.
— Ну как, память вернулась, кеварийская сучка? Я сделал то же, что посмела сделать ты. Не будь Сашер таким добреньким, давно бы в земле сгнила, тварь!
Я начала судорожно вспоминать, где и когда пересеклись наши дороги, когда я могла его ударить, и вспомнила, пристально вглядевшись в цвет волос араргца. Чёрно-палевые. Норн с торгов. Шоанез!
— По глазам вижу, что вспомнила, — довольно ухмыльнулся норн. — А теперь вставай и топай за мной. Полагаю, Сашер не слишком расстроится, если я заменю одну торху на другую, да ещё доплачу. А тебя, детка, я отправлю туда, где тебе и место.
— Вы не имеете права, по закону вы совершаете преступление!
Не знаю, откуда во мне взялась эта храбрость, но я не побоялась выпалить всё это ему в лицо. Тот отреагировал неожиданно спокойно, даже не ударил.
— А ты, как посмотрю, успела свои права выучить! Нет, кеварийка, я ничего не нарушаю, потому что официально ничего не делаю. Это не мой дом, не мои люди, и меня здесь нет. Единственное, в чём меня можно обвинить, — не обратил внимания на подозрительных личностей, тащащих рабыню.
— Эй, заходите! — крикнул он кому-то.
Дверь снова отворилась, и в помещение вошла женщина. Та самая женщина, которая вызвалась меня проводить. Только теперь она была одета иначе: богаче, ярче. Вся в золоте, а глаза густо подведены чёрным. Вскоре к ней присоединилась и вторая, постарше, обрюзгшая, но тоже увешанная броскими драгоценностями.
— Мой норн, — обе женщины низко поклонились.
Шоанез не ответил на приветствие и сел на единственный стул, пододвинув его ближе ко мне:
— Можете приступать. Смотрите, сколько угодно.
Та, что моложе, наклонилась и задрала мне юбку, осматривая ноги. Вторая расшнуровала платье. Когда пожелтевшие, унизанные безвкусными перстнями пальцы потянулись к моему рту, я не выдержала и укусила её. Взамен получила пощёчину.
Было мерзко, так мерзко, что я предпочла бы умереть, чтобы не подвергаться унизительному осмотру.
— Нет, не возьму, хотя красивая, — покачала головой пожилая. — Я уже не в том возрасте, чтобы учить уму-разуму девочек. Да и торха… Нет, не возьму!
Ещё раз поклонившись Шоанезу, она вышла. А вторая осталась. Отошла на пару шагов, пристально глядя на меня, а потом обернулась к норну:
— Сколько она пробыла торхой?
