Первостепенную и важнейшую роль сыграло даже не то обстоятельство, что немцы проиграли войну и не были готовы внутренне примириться с этой потерей. Решающую роль сыграл скорее Версальский договор. Причем даже не то было важно, что он поставил Германию в жесткие условия. Известно, что, если бы этот договор выполнялся по всем пунктам, Германии пришлось бы выплачивать репарации вплоть до девяностых годов. Однако роковую роль сыграло другое обстоятельство: то, что согласно этому договору вся вина за первую мировую войну возлагалась исключительно на одну лишь Германию.
Тот, кто внимательно занимался Эрнстом Юнгером, мог на примере его жизненного пути проследить типичную эволюцию, происходившую с человеком под влиянием Версальского договора. Эрнст Юнгер стал воинствующим националистом, так как не хотел примириться с тем, что поругана немецкая честь, не мог примириться с моральным осуждением своей нации, потерпевшей поражение в войне.
В истории международного права такого рода моральное обвинение было выдвинуто впервые. По правилам международного права одна сторона считалась выигравшей войну, а другая - проигравшей. Войны заканчивались заключением мира, и проигравший также мог покинуть поле битвы с поднятой головой. И хотя проигравший терял территории и права, из-за которых велась война, он оставался, однако, признанным членом сообщества народов. Это подразумевалось само собой. Война носила характер дуэли. Проигравший в честном бою не терял при этом чести.
Все беды, происходившие от Версальского договора, коренились в том, что отныне побежденный должен был не только выносить горечь поражения и связанные с этим материальные потери. Отныне также и в моральном плане его осуждали как единственного виновника несчастий, принесенных войной. Более того, как побежденный он должен был признать и свое моральное поражение.
Не учитывая этого обстоятельства, невозможно понять, каким образом Германия пришла вследствие тогдашнего хода событий к такому своеобразному феномену как революционный консерватизм. Это движение интеллектуалов настолько изменило духовный климат в университетах, что потом народная идеология смогла пробиться также и в более примитивной форме, причем вместе с национал-социализмом, хотя подготовка предпосылок для них вовсе не входила в намерения теоретиков консервативной революции.
Второй важный момент заключается в том, что после первой мировой войны немцы внутренне не приняли демократии. Можно было бы по праву сказать, что это была демократия без демократов. Демократия не была принята, потому что этот режим был навязан Германии в результате поражения и вследствие диктата извне, как уже было однажды сделано Наполеоном. Демократия была установлена в Германии не в результате демократической революции, свободным и спонтанным волеизъявлением граждан. Немцы воспринимали эту демократию как навязанную им странами-победительницами.
Третий момент многими уже позабыт ныне. Первая мировая война 1914-1918 гг. сопровождалась таким идеологическим противостоянием, какого никогда не бывало прежде. Запад вступил в эту войну, начав массированную идеологическую кампанию, представляя немецкий народ как 'гуннов' и 'варваров', еще не доросших до цивилизации. Народ, который до этого был признан во всем мире как народ поэтов и мыслителей, внесший неоспоримый вклад в мировую культуру, вдруг оказался угрозой для цивилизации, на основании чего делался вывод, что его следовало подавить, одержать над ним победу.
Это обстоятельство тоже было новым, ибо прежние войны в Европе, за исключением наполеоновских, не имели отчетливо выраженной цели одержать победу над противником также в идеологическом и духовном отношении. Немцы чувствовали свою беспомощность в этой новой ситуации и в порядке защитной реакции выработали некую 'германскую идеологию', в которой Германия понималась в качестве силы, выступающей в защиту подлинной 'культуры' против натиска чисто техницистской 'цивилизации' Запада.
Четвертое обстоятельство состояло в том, что немцы оказались под давлением не только с Запада, со стороны стран-победительниц, но и с Востока, откуда исходила угроза распространявшейся большевистской революции.
Недавний крупный спор историков ФРГ касался того вопроса, существовала ли взаимосвязь между революцией в России и приходом к власти национал-социалистов в Германии. Я не собираюсь тут же давать ответ на этот сложный вопрос. Замечу только, что немецкое бюргерство, и без того уже разоренное инфляцией, взирало на развитие 'социалистической' революции с ужасом, думая о том, что если эта революция победила бы в Германии, это означало бы и ликвидацию всего бюргерства в стране, для значительной части из них также и физическое уничтожение. Такова была 'перспектива', которую предлагал тогда социализм.
Пятый момент, о котором было уже много споров, это наличие шести миллионов безработных. Безработица означала тогда действительно крайнюю степень обнищания. Безработный должен был в те времена прокормить семью на 17 марок в неделю.
При всей этой ситуации люди видели, как через каждые несколько месяцев меняются правительства, распускается парламент, и тем самым исчезает всякое большинство, способное проводить демократическую политику. Одновременно действовал и другой фактор - иностранная оккупация рейнской области, вследствие которой эксплуатировались хозяйственные ресурсы, в которых настоятельно нуждались сами немцы. Внутренняя и внешняя угрозы возрастали настолько, что становились невыносимы. Результатом всей этой совокупности обстоятельств была утрата внутреннего равновесия и ориентации, дошедшая до такой степени, какую мы себе и представить сегодня не можем. Если мы примем все это во внимание, тогда по меньшей мере станет понятно, что немцы испытывали тогда потребность в восстановлении порядка и в народно-национальной революции.
Антисемитизм и империалистическая война для большинства немцев вообще не были предметом дискуссии. Уничтожение евреев фабричным способом было для немцев тогда, да и в последующие годы, вообще немыслимо. То, что Гитлер представлял себе под 'решением еврейского вопроса', люди, воспитанные и образованные многовековой западноевропейской культурной и христианской традицией, и представить себе не могли. Гитлера выбрали таким, каким он представлял себя немецкому народу. Он выступал как консерватор, обещавший защитить те ценности и институции, которые были тогда и остаются поныне дороги сердцу бюргерства не только в Германии, но и во всех других странах, включая Америку.
Еще в середине тридцатых годов Уинстон Черчилль говорил, что народ, получивший в час трудных испытаний в дар такого человека как Гитлер, благословен Господом Богом. Так что ошибиться мог тут даже такой видный государственный деятель. Однако к добровольному выбору в пользу Гитлера в 1933 г. немцев внутренне подготовило состояние отчаяния по поводу беспомощности демократов справиться с вызовами времени, угрожавшими самой жизни людей.
Центральную роль сыграли тогда в развитии событий также немецкие интеллектуалы и ученые. Теории так называемой 'консервативной революции' образовали определенный надлом в истории консервативного мышления в Германии, что имело отягощающие последствия. Надлом этот состоял в том, что консерваторы впервые отошли от христианской истории своего народа. Они порвали с многовековой традицией христианской гуманности и духовности. Желая создать свой собственный философский проект в противовес марксизму, они начали разматывать дальше нить, сотканную Фридрихом Ницше.
Сильная заидеологизированность немецких консерваторов, утрата ими способности различать истинные духовные ценности были прямым следствием их отхода от христианства. Поэтому вместе со всеми остальными немцами они оказались в состоянии всеобщего смятения, содействуя еще большему замешательству, вместо того чтобы оказывать просвещающее и сдерживающее влияние.
Утрата немецкими консерваторами способности различать истинные духовные ценности проявилась в том, что они более или менее явно отвергали демократию, ее либеральные принципы. Сегодня должно быть сказано со всей определенностью, что мир никогда более не
