Месть еврея

до тех пор известие о твоей свадьбе рассеет его мечты. В худшем случае, можно все доверить тете, имеющей влияние на сына, чтобы заста­вить позабыть увлечение молодости. Потом я уверена, что папа и Рудольф никогда не допустят этого. Они знают, что ты должна выйти за Самуила и что с этим браком связана честь нашего имени.

—  Да, по крайней мере, честь данного слова,— про­шептала Валерия.

—  Теперь, дорогая, позвони горничной. Уже около

пяти, а венчание назначено на семь, и скоро слетятся наши приятельницы.

Валерия оканчивала одеваться, когда донеслись го­вор и смех, а затем целый рой молодых барышень во­рвался в комнату и окружил невесту.

Обряд венчания был торжественно совершен в церк­ви замка, затем новобрачные принимали поздравления и при звуках оркестра и громких «ура» открыли бал, после чего танцы следовали один за другим, а оживле­ние возрастало по мере того, как шампанское горячило головы.

После вальса Валерия, опираясь на руку Рауля, вы­шла в зимний сад, феерически освещенный лампами, скрытыми в зелени; оба были оживлены танцами. Князь провел ее к отдаленной группе деревьев, посадил на зе­леную бархатную скамейку, изображавшую дерн, и сам сел возле нее. Валерия обмахивала веером разгорячен­ное лицо, а князь любовался ею, нисколько не скрывая своего благоговейного восторга. Вдруг он опустился на колени, схватил ее руку и страстно проговорил:

—  Валерия, ангел мой, я люблю вас больше жизни! Согласитесь быть моей женой или дайте умереть у ва­ших ног.

—  Бога ради, князь, встаньте,— умоляла Валерия, побледнев от волнения.— Вас могут увидеть!.. То, о чем вы просите, невозможно.

—  Невозможно! — повторил он недоверчиво.— Я не встану, пока не услышу моего приговора. Вы отвергаете меня, потому что я вам антипатичен или потому, что со­мневаетесь в моих чувствах?

— Встаньте, Рауль, и сядьте возле меня,— молила она со слезами на глазах.

Он машинально повиновался и сел снова на скамей­ку, глядя на Валерию с выражением такой мучитель­ной скорби, что сердце ее сжалось.

—  Ни одной из названных вами причин нет налицо, в данном случае, кто более вас заслуживает любовь и симпатию и почему я могу сомневаться в ваших чувст­вах или быть опрометчивой в словах? Если бы три ме­сяца тому назад вы сказали мне то же самое, я отдала бы вам свою руку с радостью, но теперь должна вам сказать: я не могу быть вашей женою, так как я уже не свободна.

Мертвенная бледность покрыла лицо Рауля.

—   Так я опоздал! Но кого же вы любите? Кто этот избранник? Отчего ни ваш отец, ни  ваш брат не ска­зали никому об этом? — Он наклонился к ней, с жадным беспокойством засматривая в ее глаза.

Но Валерия молчала. Да, никто не упомянул о Са­муиле и о позорной сделке, которая обязывала дочь графа Маркоша выходить замуж за крещеного еврея. Ей тяжело было признаться князю Орохаю, что своим за­мужеством она платила за беспутство отца и брата. Как могла она ему сказать: «Я предпочитаю человека неизвестного, принадлежащего к презираемой расе». Ка­кими бы глазами взглянул на нее этот гордый аристо­крат, который мог бы еще допустить, соболезнуя ей, не­обходимость, вынуждающую ее к такому поступку, но никогда бы не простил и не понял ее любви к человеку, столь не равному ей. Сильная борьба поднялась в сла­бой, колеблющейся душе Валерии, все предрассудки об­щества, с которыми она свыклась, ожили в ней, и ей было стыдно самой себя и своей любви; ни за что на свете не сказала бы она Раулю того, в чем не призна­лась даже своей лучшей подруге, боясь прочесть в гла­зах Антуанетты недоверие, удивление и осуждение. Властный взгляд Самуила, порабощавший ее, был дале­ко, и она снова подчинилась чувствам гордости и лож­ного стыда.

Валерия свыклась с мыслью, что на нее смотрят как на жертву, и ее приветливость к жениху принимают за долг необходимости; но у нее не хватало духа сказать: «Мы поняли друг друга, и я люблю этого великодуш­ного честного человека». Несколько минут продолжалась внутренняя борьба и, наконец, гордость восторжествова­ла. Тихим, дрожащим голосом Валерия сказала:

— Нет надобности называть человека, за которого я выхожу замуж, вы его не знаете, так как он не бывает в нашем обществе. Но я должна вам сказать, что не­обходимость заставила меня сделать этот выбор; честь моей семьи и данное слово связывают меня с ним не­разрывно. Если вы меня любите, Рауль, не мучьте меня и забудьте эту мимолетную мечту; я не могу изменить того, что сделано.— Она встала и поспешно ушла из са­да, оставив Рауля в полном отчаянии. Молодой князь был избалован счастьем, все в жизни ему улыбалось, а каждое его желание и даже каждый каприз исполнялись немедленно. Эта первая, но тяжелая неудача показалась ему выше его сил. Закрыв лицо руками, он прислонился к спинке скамьи, и крупные слезы покатились из его глаз. Поглощенный своим горем, он не слышал шума приближающихся шагов и говора голосов, но к счастью Рауля, то была его мать. Опираясь на руку графа Мар- коша, она пришла сюда отдохнуть. Увидев князя в сле­зах и отчаянии, граф остановился, пораженный увиден­ным, а княгиня, побледнев от испуга, кинулась к сыну.

—  Что с тобой, дорогой мой? — спросила она с беспо­койством.— Не болен ли ты?

Рауль порывисто встал и, подавив душившие его слезы, подошел к графу.

—  За кого заставляете вы Валерию выходить за­муж, чтобы спасти честь вашего имени? — спросил он еще дрожащим от волнения голосом.— Что за роковая необходимость связывать ее с человеком, которого она даже не хотела назвать по имени?

—  Рауль, ты говоришь неясности! — перебила его пораженная княгиня, но взглянув на бледное, изменив­шееся лицо графа, убедилась, что сын ее коснулся све­жей раны.

—  Друг мой, я бы мог обидеться этим странным приемом требовать отчет в моих действиях,— сказал граф, овладев собой,— но ваше душевное состояние слу­жит вам извинением. С прискорбием я должен вам под­твердить, что вот уже два месяца как Валерия — невеста банкира Мейера. По весьма уважительным при­чинам, данное обещание не может быть нарушено, не­смотря на отвращение, которое этот брак мне внушает.

С глухим стоном вырвался Рауль из рук матери, ко­торая силилась его удержать, и убежал из сада.

—  И вы молчали до сих пор о таком важном деле, граф? — проговорила княгиня, опускаясь в изнеможении на диван.— А между тем нам нужно найти средства выйти из этого критического положения.

—  Да, княгиня, если бы такое средство существова­ло, я бы, конечно, воспользовался им прежде, чем ре­шиться выдать графиню Маркош за крещеного еврея; но, мне кажется, теперь не время толковать о столь за­путанном деле.

—   Вы правы, друг мой, мы поговорим с вами об этом завтра утром, а теперь пойдемте поглядим, что делает Рауль. В возбужденном состоянии он способен на какое-нибудь безумие.

Несмотря на слабость в ногах, она снова взяла под руку графа, и они вместе обошли все залы, галереи и террасы, но Рауля нигде не было.

Видя, что его спутница еле держится на ногах и мо­жет каждую минуту упасть в обморок, граф подвел ее к креслу.

—  Успокойтесь, дорогая княгиня, и не бойтесь. Юная любовь пылка, но быстро проходит, как летняя гроза. Я позову Рудольфа, он мигом найдет огорченного кня­зя, который, вероятно, плачет и мечтает где- нибудь за кустом.

Рудольф был найден и послан на розыски.

—  Найди, дорогой, этого полоумного и вразуми,— сказал старый граф.— Убеди его вернуться к гостям, а то его мать мучается беспокойством.

Молодой граф немедленно отправился и, не найдя его в замке, прошел в сад, где в эту минуту никого не было, хотя все аллеи были освещены; но и там Рауля не оказалось. Встревоженный Рудольф направился в конец парка к озеру; там на искусственном островке возвышался маленький, ярко освещенный павильон. У берега одна из гондол была отвязана и виднелась те­перь у подножия лестницы, ведущей в павильон. Ру­дольф вскочил в гондолу и быстро переплыл к острову. Но и в павильоне никого не было. Он обошел окружав­ший павильон садик. Там находился грот, в глубине ко­торого мраморная нимфа держала в руке зажженный фонарь, и пламя его отражалось в струях фонтана, кас­кадом ниспадавшего в озеро. Полоса света, тянувшаяся из грота и озарявшая бледным светом деревья и берег, дала возможность Рудольфу